В пасти Дракона - [218]

Не ошибся принц Туан, когда возлагал свои надежды на старого Ли-Хун-Чанга. Ещё одну великую службу сослужил своей несчастной родине маститый мудрец. Он явился и Пекин и сразу же верно оцепил положение дел.

Ослепление той лёгкостью, с которой, благодаря участию России в этой кампании, досталась Европе победа над Китаем, европейские дипломаты не знали пределов в своих требованиях.

Крови и голов — вот чего они требовали от Китая прежде всего в удовлетворение за то, что они считали преступлением со стороны китайского народа.

Чьей крови? Каких голов?

Они настаивали на публичной казни отца престолонаследника Туана, требовали головы Тун-Фу-Сяна, вождя маньчжур. Канцлер Kaн-Ий был в числе обречённых ими на казнь. Все те, кто хоть когда-нибудь «косо» взглядывал на европейского человека — все были виновники в глазах победителей и подлежали казни. Нравственного удовлетворения, которого одного должно было быть достаточно для христианина и действительно культурного человека, им, этим кичливым европейцам, было не нужно. Крови, крови, крови. Казней, отрубленных голов — вот чего они жаждали, вот что ставили непременным залогом будущего мира.

Но разве могли отдаться сами в руки палачей те, на кого весь народ смотрел как на своих законных правителей?

Конечно, нет!

Тут сказалось опять милосердие России.

В то самое время, когда представители высококультурной и гуманной Европы требовали голов китайских патриотов, со стороны России были приняты все меры, чтобы по возможности уменьшить число казней, бесполезных и постыдных для христианского мира.

Только Россия отстаивала несчастных, только один русский представитель не требовал крови.

Эта мудрая политика нашла себе справедливую оценку у одних лишь практичных американцев, скоро примкнувших к настояниям русских.

Но несмотря на все усилия, кровожадные инстинкты так разыгрались в представителях гуманной Европы, что Китай решился отчасти удовлетворить жестокое требование европейцев и им были выданы два старика мандарина, бывших министрами во время недавних грозных событий.

Имена этих несчастных старцев: Чжи-Син и Су-Чжен-Ю.

Мистер Раулинссон, выражавший надежду, что казни Эн-Хая и Синь-Хо будут не последними в Пекине, мог считать себя вполне удовлетворённым.

Он увидел, как пали с плеч головы двух человек не простолюдинов это уже стало в Пекине слишком обыкновенным, а высокопоставленных, близких к кормилу правления...

Чжи-Син и Су-Чжен-Ю были доставлены в Пекин и выданы европейцам.

Чтобы насладиться бесплатным спектаклем, которого представители европейской цивилизации в лице некоторых посланников и главных чинов военной администрации ждали с таким нетерпением[101], к месту казни собралось множество европейских офицеров, к которым присоединились, но необходимости, конечно, высокопоставленные китайские чиновники и огромное количество согнанного европейскими солдатами в качестве зрителей народа.

Толпа окружила место казни, и европейцам, конечно, было отведено почётное место в первых рядах. Во главе европейских зрителей стоял немецкий майор Лауенштейн, представлявший собой особу графа Вальдерзее. За ним с побуревшим от внутреннего волнения лицом стоял делегат китайского правительства, мандарин, исправлявший должность министра юстиции. Японские войска приняли участие в экзекуции в качестве охранной стражи. Японские же солдаты и доставили несчастных на место, где ожидала их позорная, по мнению китайцев, и мученическая, по убеждению каждого христианина и патриота, кончина.

Чжи-Син и Су-Чжен-Ю были почтенные старики. Первый из них, высокий ростом, с длинной седой бородой, гордо смотрел на палачей, так что те принуждены были потуплять перед ним глаза. Су-Чжен-Ю перед выходом из тюрьмы дали накуриться опиума, и он по причине этого казался живым мертвецом. Глаза его были закрыты — словно этот человек, минуты жизни которого были сочтены, спад... Он даже на ногах не держался. Его всё время поддерживали под руки, иначе он рухнул бы на землю.

Оба мандарина были в своих парадных одеждах.

Шёлковые безрукавки, золотые пуговицы, высокие мандаринские шляпы с широкими, показывавшими их общественное положение, лентами резко выделялись в толпе полуголых палачей...

На площадке, которую окружила толпа европейцев и невольных зрителей «действа» — китайцев, — шагах в 20 одна от другой были разостланы две рогожи. Около каждой из них стояло по палачу с блестящими мечами в руках. Пятеро помощников палача подошли к Чжи-Сину и хотели взять его под руки, но величавый старик презрительным жестом отстранил их и сам твёрдой поступью подошёл к рогоже. Су-Чжен-Ю скорее поднесли, чем подвели, к другой рогоже.

В это время затрещали японские барабаны, выступил вперёд один из китайских мандаринов и дрожащим от волнения голосом начал читать «приговор». Чжи-Син даже не дослушал его и сам стал на колени, склоняя свою старую голову под меч. Кое-как поставили на рогожу в удобном для казни положении и бесчувственного Су-Чжен-Ю. Опять зарокотали японские барабаны. Чжи-Син обнажили шею; взмах меча, и голова старого мандарина отделилась от туловища; немедленно старший палач перешёл к Су-Чжен-Ю, и через мгновение всё кончено было и для него.