В пасти Дракона - [10]

Фанза Юнь-Ань-О была бедная, как и все такие же китайские постройки, изобиловала массой перегородок, разбивавших её на несколько клетушек, вовсе недостойных, однако, громкого названия «горниц», как их стали величать китайцы, ознакомившись с русскими названиями частей дома. Перегородки были наделаны из прочных кукурузных стеблей, обмазанных с обеих сторон глиной. Полов и потолков не было — лес вообще в Китае дорог. На улицу не выходило ни одного окна — все они были проделаны во двор и представляли из себя большие щели, заклеенные промасленной бумагой. В самой большой горнице стоял кап — низкая каменная лежанка, имевшая вид нар. Кан у китайцев не только служит для отопления всего помещения, но и является ложем для всей без исключения семьи. Это, так сказать, семейный очаг китайца, куда допускаются только самые близкие люди и друзья.

Когда Зинченко подошёл к фанзе Юнь-Ань-О, ему встретились Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу, разодетые по-праздничному и, видимо, куда-то торопившиеся. Они так и расплылись довольной улыбкой, увидя подходившего казака.

— Здорово, молодцы, — приветствовал их гость. — Куда это?

Китайцы Порт-Артура за годы пребывания русских так освоились с их языком, что сами не только понимали, но и отвечать могли довольно сносно по-русски.

— Ден-лунь-цзе — фонарный праздник, — отвечал старший Чи-Бо-Юй. — Пойдём, казак, с нами!

— Нет, к батьке пришёл... Дома он, старый-то ваш, или нет?

— Он только что вернулся с поля... Иди, иди... Отец тебя любит, будет рад тебя видеть...

— Ну, ладно... А вы с Богом, марш своей дорогой! Веселитесь! — и, поправив папаху, Зинченко согнулся в три погибели, чтобы проникнуть внутрь фанзы.

На входных дверях были наклеены два листа бумаги с изображёнными на них в виде воинов двух добрых гениев, которые должны были охранять Юнь-Ань-О и его семью от злого духа. На всех дверях и окопных косяках с наружной и внутренней сторон были расклеены разноцветные тейзы — бумажки с надписями, содержавшими добрые пожелания вроде: «Будь всё время здоров», или «Чтобы было всё хорошо». Зинченко всё это уже пригляделось, и он прошёл прямо к кану, где отдыхал от дневных трудов его старый друг.

— Как поживаешь, старина? — приветствовал его казак. — Устал, поди? Не тормошись, не хочу твоего чаю... Я к тебе с делом пришёл...

Юнь-Ань-О вопросительно поглядел на гостя.

— Ты по-своему читать маракуешь? — последовал новый вопрос.

Старик кивнул.

— Так прочти-ка, что у вас здесь написано, и потом мне скажешь!

Он протянул Юнь-Ань-О сорванный им со стены кумирни листок с изображением красного дракона.

Старый китаец бросил сперва только беглый взгляд на этот лист, вздрогнул весь, лицо его побурело и отразило внезапно охвативший всё его существо ужас.

— Русский! Русский! Где ты взял это? — задыхаясь от волнения, прошептал он. — Скажи, где?

— Там, в вашей молельне на Мандаринской дороге. Да ты что это?

На Юнь-Ань-О смотреть было жалко. Он трясся, как в лихорадке, всем телом. Даже зубы его стучали, и на его жёлтом лбу видны были крупные капли йота.

— Да что с тобой, милый человек, недужится, что ли? — принялся расспрашивать изумлённый казак. — Какая такая муха тебя укусила?

— Нет, теперь ничего... ничего... всё прошло... упавшим голосом отвечал хозяин. Ты мне это оставь, прошу тебя, оставь, если ты мне друг...

— Да ты скажи мне, что здесь такое? — допытывался Зинченко. — Молитва, что ли, ваша какая?

— Молитва! — как эхо, подтвердил. Юнь-Ань-О. — Отдай мне её!

— А ничего тут нет такого, что начальству знать нужно?..

— Нет, ничего...

— Тогда возьми, только смотри, не обманываешь ли ты меня, а? Нет, нет! Но знаешь, в городе хороший праздник, фонарный праздник. Моя бедная маленькая дочь пошла посмотреть на него... Я был бы спокоен за неё, если бы ты вернулся вместе с нею... Сделай милость, русский!

— А, понимаю, не в пору гость — хуже татарина! нисколько, впрочем, не обидевшись, воскликнул Зинченко. — Так, так, так! Делать нечего! Шапку в охапку и мир этому дому — пойдём к другому...

— Ты не обижайся, прошу тебя, — лепетал старик. Так будет лучше... Поспеши, праздник скоро кончится... А это, — он указал на лист с изображением дракона, — оставь у меня...

— Ну, ладно, ладно, возьми! А я, признаться, хотел в станицу послать, пусть бы там позабавились.

— Пусть у меня будет, так лучше...

Он чуть не выгонял, сам того не замечая, своего гостя. Зинченко, которому улыбалась перспектива встречи с дочерью старика, заторопился сам, и Юнь-Ань-О, наконец, остался в фанзе один.

Тут он дал волю своему отчаянию.

— О горе, ужас! — воскликнул он. Я не знаю, что делать, как мне поступить... Дракон зовёт! Его посланник уже здесь. Опять беда, опять кровь... Фанг-Шуэ[9], научи, вразуми меня, что мне делать... Отдать Дракону детей, моих сыновей!? Он требует их... Нет, никогда! Русские сильны, они защитят бедного китайца...

В своём волнении он принялся перечитывать иероглифы, которые были начертаны вокруг изображения дракона.

Там значилось: «Члены божественного общества «Справедливой руки»[10] действительно благородные люди, которые защищают страну Неба и доставляют народу мир. Они — удивительные люди, истребляющие овец