В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - [96]

А что профессор Степанов? Как реагировал он на события и перемены в лаборатории, институте, в мире за последние полгода? Как воспринимал Солнечный юноша, летавший на крыльях недолговечного счастья над зелеными лугами Приэльбрусья, крах мимолетных иллюзий, запрещение кетеновой тематики, разрешение кетеновой тематики, переименование кротоновой тематики, все эти рискованные химические превращения, внезапный рост и гибель Музареллы Фестивальной, с легкой руки Валерия Николаевича Ласточки чуть не разрушившей институтское здание? Может, его командировочная любовь к Инне была лишь освобождением от неких внешних и внутренних запретов, долгие годы тяготивших его? Сбрасыванием старой кожи? Кротоновым метаболизмом?

Он опять чувствовал опустошение, полный упадок сил. Снова казалось, что жизнь исчерпана. Тот последний ее отрезок, который начался со взлета самолета, взявшего курс на Минеральные Воды, и окончился плачевным приземлением где-то в районе Лютамшор, длился, по субъективным его представлениям, бесконечно. Ложное ощущение необыкновенности и мимолетности всего случившегося сменилось ложным убеждением, что нынешнее его состояние — навсегда. Пожалуй, лишь только теперь он оказался вполне готов к самому худшему. К худшему из того, что могло еще произойти с ним.

ГЛАВА XX

КАРНАВАЛ

Праздник близился. Его приурочили к новогоднему торжеству, словно для того только, чтобы усилить всплеск ликования, зревший в душе каждого как решительный протест против непролазной грязи уходящей осени и хмурых дней наступавшей зимы. Различные институтские службы, отделения, отделы, лаборатории точно бульдозеры сгребали в кучу все то разноцветное, редкостное, яркое и лакомое, из чего должен был родиться праздничный карнавал. И главным среди маленьких и больших, мощных и маломощных строительно-устроительских механизмов стал отдел информации, назначенный ответственным за предстоящее мероприятие. Подводились итоги многолетней деятельности института, суммировались награды, выявлялись лучшие из лучших, строились декорации, писались речи, раздавались роли, покупались призы и сувениры, рассылались приглашения.

Капитальное строительство нового корпуса очередной раз заморозили до весны, как были заморожены до весны деревья, цветы и часть невырубленного мелколесья, подступающего с одной стороны к самой строительной площадке. Снаружи недостроенный корпус продолжал оставаться все той же серой, невзрачной бетонной коробкой с незаделанными швами и проржавевшей железной арматурой, но зато в его неприметную дверь сбоку какие-то люди продолжали втаскивать все новые свертки, тюки, рулоны, доски, листы фанеры, провода, а также свежесрубленные елки и массивные детали неизвестного происхождения, которые, однако, без труда несли мужчины и даже женщины.

Каждый отдел выделял для этого определенное количество носильщиков, некоторые же лаборатории целиком были брошены на подготовку к юбилею. Хотя с них никто и не снимал плановых обязательств, итоговые производственные показатели даже превышали достижения предыдущих лет, и план института в целом был выполнен, как обычно, более чем на сто процентов в рекордно короткий срок — к двадцатому декабря. Все свидетельствовало о хорошей организации труда, правильной расстановке кадров, об умении использовать внутренние резервы.

Каждый начальник, маленький и большой, уже с весны думал о будущем и, по мере возможности, готовил тылы. Даже июльское обсуждение научной направленности работ отдела информации имело определенное отношение к юбилею. Трезво оценив свои силы, Виген Германович пришел к выводу, что послать двух человек на строительство нового корпуса он все равно не сможет, и обратился с просьбой усилить отдел. Руководство, как известно, пошло ему навстречу. Так сотрудник степановской лаборатории Аскольд Таганков оказался сотрудником отдела Вигена Германовича, однако по не вполне понятным и не до конца выясненным причинам он вскоре исчез, ушел, испарился или «сгорел», как утверждали некоторые. Когда до Нового года оставались считанные дни и подготовительные работы подходили к концу, стало очевидно, что отсутствие Таганкова никак не сказалось на общих итогах — что был он, что не был. Наверно, если бы даже сто таких таганковых исчезли, и тогда бы все, что намечалось, было исполнено.

Штаб проведения юбилея находился в кабинете Вигена Германовича, а комната переводчиков быстро превратилась в артистическую уборную, заваленную костюмами, париками, фальшивыми усами и прочим театральным реквизитом. Над маленькой боковой дверью в недостроенный корпус повесили бывший в употреблении транспарант «Добро пожаловать!» и написали от руки объявление, извещающее о дате карнавала, которую и без того все хорошо знали. Легко было понять, почему эта ложная внешняя убогость лишь разжигала любопытство участников и гостей, наслышанных о невиданных масштабах намеченного мероприятия и о том, что там, внутри, создается нечто совершенно уникальное.

Три серых пасмурных дня и непроглядных зимних ночи светились окна отдела информации. В просветах неплотно задернутых штор тут и там возникали маски, лица, кружевные воротники, береты с пышными перьями. Что-то там примеряли, что-то репетировали. В пригласительных билетах оговаривалась возможность для иногородних прибыть на праздник в своих маскарадных костюмах — разумеется, предварительно согласованных с устроителями. Костюмы же хозяев неоднократно обсуждались и уточнялись на многочисленных оперативных совещаниях.