В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - [216]

Упустив, однако, где-то двойку, ты получил совсем неверный ответ в результате решения контрольной задачи. Гипотенуза ВЕ оказалась равной не 42, а всего лишь 15 километрам, и теперь оставалось только мучить себя вопросом: как же могло случиться, что эти чепуховские 15 километров ты так за все лето и не сумел пройти, ведь на это ушло бы всего 15/5 = 3 часа? Или пусть даже не 15, а 30 + 30 = 60 км, если взять более длинный путь, соответствующий сумме двух катетов. Пусть не три часа пешком, а два на поезде. Все равно придется добавить сюда еще время на дорогу с вокзала на вокзал, и от дома до станции В, и от станции Е до Индириной дачи. Получается одно и то же время: так на так. Совпадает, хочу я сказать, с прежним ответом, хотя решение и неправильное…

Вы опять сидели с Бубнилой Кособокой вместе, позади Индиры, которая снова была без черных очков, без этих жутких гудроновых подмышек и дурацкого пестренького, висевшего на ней мешком сарафана. Вновь аккуратная, подтянутая, собранная, она решала свой вариант контрольной, а ты — свой. Ты думал при этом совсем не о том, о чем нужно, и потому корень квадратный не извлекался. К Бубниле ты обращаться не захотел. К тому же у него в решении таких задач — никакого опыта. Пожалуй, все-таки только Дядя Рома мог бы тебе тут помочь, хотя, как все почти журналисты, в математике был слабоват. Однако помогал ведь как мог, пока они с твоей Мамой не стали выяснять собственные свои отношения, окончательно и безнадежно запутав их при этом. Впрочем, всей душой желая тебе помочь, в задумчивости с нажимом проводя указательным пальцем сверху вниз по тонкому килю своего расширяющегося книзу пушкинского носа, как бы желая натянуть его на верхнюю губу, и он бы, наверно, не сумел извлечь корень квадратный из неизвлекаемого числа 1800.

А папа твой? Твой Отец, я имею в виду, с его техническим, технократическим, аналитическим складом ума?

Что ты, он находился в это время слишком далеко — совсем в другом районе Москвы, в пятнадцати минутах езды на метро. Мы и виделись-то не чаще одного-двух раз в году. Долгое время отец даже не знал о существовании Индиры. А о Голубой Ведьме не знает и до сих пор.

Тебе бы самому, Телелюев, во всем разобраться, предпринять какой-нибудь неожиданный ход, предложить оригинальное, нестандартное решение, проверить ответ несколькими способами. Ведь, кажется, ты уже подтянул успеваемость, неплохо соображаешь и на хорошем счету у вашего математика — тихого, симпатичного старичка Петра Николаевича, который прогуливается теперь между рядами, то заложив руки за спину, то теребя колючую щеточку седых усов. Откуда же у тебя эта растерянность, этот стопор, паралич мысли, неспособность сосредоточиться и обнаружить простейшую ошибку?

Эх, парень! Не стыдно? Возьми себя в руки! Ведь если получишь тройку за контрольную, пятерки в четверти не видать.

И правда, в чем дело? — спрашиваешь ты себя. В чем, собственно, вопрос? Что за рецидив былой неуспеваемости? Или Математичка в начальных классах тебе окончательно сдвинула мозги набекрень? Иначе почему бы не извлечься без остатка корню квадратному из суммы: тридцать в квадрате плюс тридцать в квадрате?..

Вроде подогнал ты весь тот материал, пропущенный по болезни. Сам много работал. Ребята помогли. Ты к ним давно уже за помощью не обращался. Вы теперь просто дружите — ну, в общем, как равные. С Тунканом марками обмениваетесь. У него огромная коллекция. Одни альбомы чего стоят. А каталоги!.. У тебя тоже, конечно, кое-что есть: колонии, скажем. Ливан есть. Киренайка. Но только куда тебе до Тункана! У него этих марок миллион. Еще его отец собирал. И старший брат. А сам он, между прочим, классно на пианино бацает. Так на педали жмет, что аж подпрыгивает на крутящейся табуретке. К тому же Тункан почти отличник, ему светит серебряная медаль. А главное, он — и н т е л л и г е н т. Как и ты. Как Бубнила, Лапа и Херувим.

Такой, да не совсем.

Это верно. Тункан — интеллигент  з а г н и в а ю щ и й.

А ты?

Само собой.

Вы ведь вместе смотрели тот фильм?

Как же он назывался?

Кажется, из дореволюционной жизни.

Или из времен гражданской войны.

Да, пожалуй.

И там, в этом фильме, хочу я сказать, кто-то произносит вроде такие слова: «Мы — загнивающая интеллигенция».

Или: «Я принадлежу к той части загнивающей…»

Вот вам и запомнилось. Понравилось. Прилипло.

Скорее, было просто присвоено и теперь как бы объединяло. Иной раз ни для чего иного, кроме как для возбуждения разговора:

— Ну что, Загнивающий?

А ничего, отвечаешь, что делать-то будем? Может, в картишки перекинемся?

И перекидывались, пока его родители с работы не возвращались.

Потом Тункан садился за фоно и играл. Что-нибудь специально для тебя. Душещипательное.

Например, «Мурку», которую, кстати, он играл гораздо хуже, чем Бетховена или Чайковского, хотя считается, что «Мурку» играть проще.

Затем опять смотрели марки. Снова перекидывались в подкидного.

До чего же азартный ты был, Телелюев, сукин ты сын! Особенно до пятнадцати лет. Тебе тогда Тункан предложил в карты на марки играть. Или это ты ему предложил? Твои завидущие глаза при виде его альбомов так и разбегались. Вот и пошел ты играть. И пошел, и пошел… Как какой-нибудь разудалый купчик, остановившийся в одном из нумеров Индириной квартиры. И ведь до тех пор играл, пока в висках не застучало. Пока не проиграл все, до последней марки. Тункан тебе, правда, простил. С тех пор ты в азартные игры больше не играешь. Спасибо Тункану. Может, от какой большой беды в жизни спас.