В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - [18]

Буфет пока не работал, зато газетный киоск функционировал вовсю. Утреннее оживление становилось все более заметным. Даже муравьиная горка зашевелилась: ею оказалась пышная прическа сменяющейся администраторши.

Справившись у молодых людей, Триэс узнал, что представители Оргкомитета прибудут в гостиницу только часам к девяти. Он купил свежие газеты, но не мог сосредоточиться на чтении. Голова кружилась от голода, недосыпания и вчерашнего лазанья по горам. Какое-то неясное впечатление преследовало его. Точно сквозь уменьшительное стекло бинокля, он видел свое прошлое как ничтожно мелкую, неинтересную картинку, на которой к тому же почти ничего нельзя разобрать. Это было нечто вроде крошечной фотографии интерференционной картины, когда световые волны то гасят, то усиливают друг друга.

Чередование темных и светлых полос, существование как бы множества маленьких стихий в одной, всегда почему-то ассоциировалось у Сергея Сергеевича с самой общей картиной жизни и даже — как частный случай с его отношением к собственной профессии. Порой он любил ее самозабвенно, и тогда остальные радости меркли, отступали на второй план. То вдруг начинал внушать себе, что занялся не своим делом. Что это была не любовь, а временное увлечение. Тогда он проклинал свое лабораторное затворничество, желания его постепенно угасали, творческая потенция иссякала, все щедро отпущенное природой, казалось, было растрачено в пух и прах, оставалось только смириться с преждевременной старостью и перепоручить заботу о дальнейшем своем пребывании на земле милостивой судьбе и надежде, что она не заставит страдать его слишком долго. Он не рассчитывал найти понимание у окружающих, которые, наверное, не догадывались даже об истинном его возрасте. Впрочем, он и сам его толком не знал. Часто ему давали на вид меньше лет, чем ощущал его уставший, изношенный организм, иногда больше — и эти несоответствия, словно перепады температур, расшатывали усвоенные некогда представления о непрерывности пространства и однонаправленном течении времени.

Не подлежало сомнению, что одновременно в нем жили умудренный жизненным опытом мужчина, полубезумный старец и неразумный юноша, никогда не способные примириться друг с другом. Сосуществуя по необходимости бок о бок в атмосфере постоянных подозрений, склок, недоброжелательства, они замышляли один против другого всевозможные козни и преступления. Любое препирательство перерастало в потасовку. Юноша внезапным ударом сбивал с ног своего взрослого соперника, легко справлялся со стариком и только тогда обретал желанную свободу, без которой не мыслил своего существования. Когда же поверженный, но не покорившийся противник приходил в себя, он по справедливости брал верх над обидчиком и властвовал до тех пор, пока однажды забытый всеми старик, неслышно подкравшийся под покровом ночи, не связывал коварно обоих спящих. Затем все начиналось снова: Содом и Гоморра, ад, рай, чистилище. Зловонные испарения серы, цветочный запах кетенов, стерильный — наркоза и медикаментов.

Будто дикарь, едва улавливающий связь между фазами луны и некими переменами в природе, Триэс и теперь не мог понять до конца, являлись ли его профессиональные успехи и неудачи истинной причиной или только следствием расположения колеса Фортуны, к которому он, пожизненный узник, давно уже накрепко был привязан. Однако в последние годы его не оставляло чувство, что золотые времена, когда солнечный юноша, не обремененный ни общественными предрассудками, ни слепой верой в судьбу, независимый и свободный, мог, не испытывая угрызений совести, поднять руку и на более опытного, сильного конкурента, и на ненавистного старого брюзгу, который с некоторых пор безраздельно царствовал в доме. Это означало, что троевластию пришел конец.

Постепенно Сергей Сергеевич усвоил стариковские привычки, рассеянно-покровительственную манеру в обращении с подчиненными и скучающе-равнодушную — по отношению к равным. Плотские удовольствия — тот спасательный круг, с помощью которого определенный сорт людей пытается продлить на какое-то время свое пребывание на поверхности жизни, — более не доставляли ему радости. Будущее представлялось пустыней. От подъема, испытанного лет восемь назад в связи с расцветом кротоновой тематики, не осталось следа, а то немногое, что еще предстояло сделать, сводилось к усовершенствованию технологии получения новых консервирующих добавок. Довольно скучная, хотя и необходимая потребителям, работа. Потом появились кетены. Шутка отдела информации обернулась судьбой целого направления. Стоял ослепительный яркий день весны. Он шел по мокрому асфальту парка и жадно ловил запахи оттаивающей земли — тот юноша, которого Триэс давно считал погибшим. Тот юноша, который однажды вдруг начал дышать и приоткрыл хитровато блеснувший глаз…

Тяжесть в затылке, странная легкость тела, непривычная молодежно-спортивная одежда, в которой он мерз долгую ночь на первом этаже гостиницы «Приэльбрусье», нелепость ситуации и полное его равнодушие к отсутствию привычных удобств — все это свидетельствовало о решительных переменах. Под лозунгом «Привет участникам конференции!» скапливался народ. Триэс вновь отправился туда и с удивлением обнаружил, что бойкие молодые люди, прикреплявшие лозунг, расположились теперь в чинных позах за двумя небольшими столами, разом превратившись в уважаемых членов Организационного комитета, ответственных за размещение участников. Позади, у самой стены, возвышались горы папок и памятных сувениров.