«…В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда»: Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову (1953-1972) - [48]
И сообщает этот профессор, что Г<еоргий> И<ванов> был алкоголиком, беззубым, безобразно одетым человеком, говорил так, что ничего нельзя было разобрать, и его присутствие было выносить невозможно. И жил он в страшной бедности и грязи.
Этот «портрет» подтверждается ссылкой на книгу Берберовой «Курсив мой», где она — непонятно почему — дала искаженный и совсем неверный портрет Г<еоргия> И<ванова>.
Я знал его с 1923 года. Редко кто из писателей был так элегантен, изящен, хорошо, даже изысканно одет. У него до самой смерти были белые прекрасные свои зубы (только один зуб как-то пришлось вырвать), как собеседник — он был самый находчивый, остроумный и блестящий человек среди парижских литераторов.
Отец И<рины> В<ладимировны> сохранил большую часть своего состояния и давал И<рине> В<ладимировне> много денег, так что они всегда жили не только хорошо, но даже роскошно, ездили в Ниццу, за границу и т. д. А костюмы Иванов заказывал у английского портного и всегда был одет как денди. Даже после того, как погиб дом И<рины> Всладими— ровны> в Биаррице от бомбежек в 1944 г., лишившийся всех средств Г<еоргий> И<ванов> сохранили свою элегантность, и свои костюмы.
Я считаю, что такое злостное искажение истины, как в книге Берберовой — а от нее о Г<еоргии> И<ванове> «узнает» американский профессор и ряд других читателей, нуждается в публичном осуждении[403].
Когда вышла книга Берберовой, И<рина> В<ладимировна> не хотела ничего предпринимать, ей было противно связываться со всей этой грязью. Но сейчас, когда ложь начинает расползаться повсюду, необходимо что-либо предпринять, чтобы восстановить истину.
Я напишу на эту тему статью[404] и пошлю ее профессору — он читает по-русски. Но необходимо, чтобы как можно больше людей протестовало. ВЫ — известный ученый в Америке, Вас там все знают. Вы можете написать письмо в редакцию этого журнала и лично профессору, объяснив ему, в чем дело. Мне кажется, что кроме того ряд писателей мог бы поместить открытое письмо по этому поводу и в русской и в американской прессе.
Г<еоргий> И<ванов> не только не был пьяницей, а пил совсем мало. Наркотиков он тоже никаких не употреблял. Все это — результат сплетен и зависти.
Профессор Patterson пишет, что Вы хотите издать письма Г<еоргия> И<ванова>. Ирина Владимировна очень просит Вас прислать ей фотокопии этих писем прежде[405], у нее в архиве есть Ваши ответы.
Шлю мой искренний привет Лидии Ивановне и Вам.
Ваш Ю. Терапиано
81
27. III-72
Дорогой Владимир Федорович,
Паттерсон прислал в «Р<усскую> мысль» обиженный ответ мне, хотя я нападал не на него, а на неправильную информацию, данную ему кем-то (Берберовой?) о Георгии Иванове.
Уверяет он также, что раз под портретом нет подписи: «Георгий Иванов», значит, этот портрет не его. Но для чего же тогда он помещен среди текста о Г<еоргии> И<ванове>? Любой читатель, как и мы с Ириной Владимировной, подумает, что это именно «портрет» Георгия Иванова, иначе для чего он тут?
Паттерсону я, конечно, отвечу[406]. Для меня эта история — очередной эпизод моей профессии. За 17 лет, что я работаю критиком «Р<усской> м<ысли>», я давно уже привык и к обидам, и к мести моих «подсудимых».
Но для бедной Ирины Владимировны вся эта муть и грязь о Г. Иванове, конечно, очень неприятна и заставляет ее страдать, хотя все «парижане» прекрасно знают, что все россказни такого типа о Георгии Иванове — клевета и ложь. Кирилл Померанцев, стоявший в послевоенные годы близко к Иванову и И<рине> В<ладимировне>, имеющий много писем от Г<еоргия> И<ванова> из Hyeres (в том числе и мнение Иванова о Н. Берберовой), может тоже подтвердить необоснованность выдумок о нем.
Так как в статье Паттерсона не было прямых ссылок на Берберову, я не мог обругать ее — ведь такие сведения мог сообщить Паттерсону и кто-нибудь другой. Об ее английской книге в русской прессе, кроме Р. Гуля, никто не пожелал писать, но когда выйдет ее русская версия — вряд ли она останется без ответа.
С интересом прочел Вашу длинную статью о I т. Вяч. Иванова[407]. Вы так обстоятельно все разобрали и так беспристрастно. И в душе порадовался, что эта работа выпала не на мою долю; я согласен во многом с Ахматовой и Георгием Ивановым, хотя очень интересуюсь «религией страдающего бога» и великолепным переводом Алкея и Сафо[408]. Жизнь у нас трудная, работы много, но самое главное — это почти уже закончившийся сейчас конец «довоенной» зарубежной литературы.
Осталась из «петербуржцев» одна только Ирина Владимировна. С Адамовичем исчезли прежний критерий, авторитет и мера. И хотя его «Комментарии» и будут читать в России, как и за рубежом, этого уровня уже нет и не будет.
На берегах… Сены… несется ветер, разрушеньем вея[409].
Ирина Николаевна и я поздравляем с наступающим праздником Св. Пасхи Лидию Ивановну и Вас и шлем наилучшие пожелания.
С искренним приветом
Ю. Терапиано
Список сокращений
Amherst — Amherst Center for Russian Culture. Amherst College (Amherst, Massachusetts)
BAR — Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture. The Rare Book and Manuscript Library. Columbia University (New York)
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На протяжении десятилетия ведя оживленную переписку, два поэта обсуждают литературные новости, обмениваются мнениями о творчестве коллег, подробно разбирают свои и чужие стихи, даже затевают небольшую войну против засилья «парижан» в эмигрантском литературном мире. Журнал «Опыты», «Новый журнал», «Грани», издательство «Рифма», многочисленные русские газеты… Подробный комментарий дополняет картину интенсивной литературной жизни русской диаспоры в послевоенные годы.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
В книге «Встречи» Юрий Терапиано передает нам духовную и творческую атмосферу литературной жизни в эмиграции в период с 1925 по 1939 г., историю возникновения нового литературного течения — «парижской ноты», с ее обостренно-ответственным отношением к делу поэта и писателя, и дает ряд характеристик личности и творчества поэтов и писателей «старшего поколения» — К. Бальмонта, Д. Мережковского, З. Гиппиус, В. Ходасевича, К. Мочульского, Е. Кузьминой-Караваевой (Матери Марии) и ряда поэтов и писателей т. н. «младшего поколения» (Бориса Поплавского, Ирины Кнорринг, Анатолия Штейгера, Юрия Мандельштама и др.).Отдельные главы посвящены описанию парижских литературных собраний той эпохи, в книге приведены также два стенографических отчета собраний «Зеленой Лампы» в 1927 году.Вторая часть книги посвящена духовному опыту некоторых русских и иностранных поэтов.Текст книги воспроизведен по изданию: Ю.
Оба участника публикуемой переписки — люди небезызвестные. Журналист, мемуарист и общественный деятель Марк Вениаминович Вишняк (1883–1976) наибольшую известность приобрел как один из соредакторов знаменитых «Современных записок» (Париж, 1920–1940). Критик, литературовед и поэт Владимир Федорович Марков (1920–2013) был моложе на 37 лет и принадлежал к другому поколению во всех смыслах этого слова и даже к другой волне эмиграции.При всей небезызвестности трудно было бы найти более разных людей. К моменту начала переписки Марков вдвое моложе Вишняка, первому — 34 года, а второму — за 70.
Переписка с Одоевцевой возникла у В.Ф. Маркова как своеобразное приложение к переписке с Г.В. Ивановым, которую он завязал в октябре 1955 г. С февраля 1956 г. Маркову начинает писать и Одоевцева, причем переписка с разной степенью интенсивности ведется на протяжении двадцати лет, особенно активно в 1956–1961 гг.В письмах обсуждается вся послевоенная литературная жизнь, причем зачастую из первых рук. Конечно, наибольший интерес представляют особенности последних лет жизни Г.В. Иванова. В этом отношении данная публикация — одна из самых крупных и подробных.Из книги: «Если чудо вообще возможно за границей…»: Эпоха 1950-x гг.
Георгий Иванов назвал поэму «Гурилевские романсы» «реальной и блестящей удачей» ее автора. Автор, Владимир Федорович Марков (р. 1920), выпускник Ленинградского университета, в 1941 г. ушел добровольцем на фронт, был ранен, оказался в плену. До 1949 г. жил в Германии, затем в США. В 1957-1990 гг. состоял профессором русской литературы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, в котором он живет до сих пор.Марков счастливо сочетает в себе одновременно дар поэта и дар исследователя поэзии. Наибольшую известность получили его работы по истории русского футуризма.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.