В память о лучшем - [15]

* * *

В этом кабинете, кроме нескольких человек, работавших на фестивале, и моего встрепанного друга, находились, если память мне не изменяет, Дэррил Занук, Жюльетт Греко и еще один импресарио, который, едва первые эмоции улеглись, а дружески предложенное виски было выпито, пригласил нас поужинать всей компанией в ресторане «Бон Оберж». Лично меня он мог бы с таким же успехом пригласить поужинать в Вальпараисо или Лилле – с того момента, как появился Уэллс, мне ничего другого не хотелось, как покорно следовать за ним. Одно его присутствие сразу вернуло мне почти утраченные было иллюзии по части мужчин. Он был огромный, просто колоссальный, смеялся громоподобным смехом и, блуждая заинтересованным и в то же время рассеянным взглядом своих желтых глаз, рассматривал знаменитую набережную, разряженную толпу и роскошные яхты.

* * *

…В последующие годы я столько раз рассказывала этот красивый эпизод, в конце концов я и сама уже засомневалась в его достоверности. Память каждого человека избирательна, она сортирует события, сохраняя счастливые и вычеркивая горькие мгновения (или же наоборот), порой подключая воображение. Много лет спустя я снова увидела Уэллса в Париже, в Люксембургском саду, куда он пришел за мной, чтобы повести обедать… Опасаясь, что меня якобы переедут, он перенес меня через все улицы, держа под мышкой, словно тюк с бельем (при этом мои голова и ноги болтались, как у куклы, а сама я вопила и чертыхалась). Только тогда я смогла наконец поверить в доподлинность тех первых своих воспоминаний… Но это уже другая история.

Так вот, в Канне, в тот плохо поддающийся датировке год – тогда Уэллс представлял на фестивале свой фильм «Печать зла», – в тот вечер мы все действительно пошли ужинать в «Бон Оберж». У Дэррила Занука в то время была большая любовь, Греко отличалась большим чувством юмора, а сам Уэллс страдал от большого количества долгов. Съемки его последнего фильма были прерваны в самом разгаре за отсутствием денег, и теплилась слабая надежда, что этот ужин убедит Занука – уже тогда одного из богатейших продюсеров Голливуда – уладить дело. Где-то с полчаса ужин проходил довольно безмятежно: перед нашими глазами шел балет из закусок, которыми славился этот ресторан, а мы комментировали на смеси французского с английским события дня. Все смеялись, шутили. И тут разговор закономерно свернул к теме кино вообще, потом к производству, потом к роли продюсера в кино и вдруг целиком перешел на английский, причем все более и более стремительный. Признаюсь, я особо не вслушивалась, пока чуть не ткнулась носом в тарелку от сильного хлопка по спине. Это была ладонь соседа слева – Орсона. «You and I, – сказал он, – мы с вами – художники, и у нас нет ничего общего с этой бандой денежных воротил или никчемных мошенников. Их надо избегать, как чумы, они посредники, они…» Последовали оскорбления, точного смысла которых я не уловила, но они прозвучали достаточно веско, поскольку Занук, вынув изо рта сигару и побелев, встал. Уэллс ушел одновременно с нами, не доев десерт, а его фильм так и остался незаконченным. Мне было горько за фильм и в то же время радостно за Орсона. Я восхищалась им, жизнью, искусством, «художниками», как говорил он, нелицеприятной правдой, величием – всем, что продолжает меня восхищать и по сей день.

Я увидела его опять лишь десять лет спустя, а в промежутке было несколько телефонных звонков: в Гассен, Лондон, Париж, когда мы с ним строили планы, но – увы! – всегда туманные.

* * *

…Итак, в тот день, протащив меня, словно куль тряпья, через все парижские авеню и Елисейские Поля, Уэллс усадил меня за стол с двумя его друзьями. Он ел как волк, смеялся, как сказочный великан, и все мы закончили день в его номере в «Георге V», где он обосновался после того, как порастряс свой кошелек в других роскошных отелях Парижа. Шагая взад-вперед, он говорил о Шекспире, кормежке в отеле, глупости газет, чьей-то меланхолии – не смогу теперь повторить хотя бы одну из его фраз. Я смотрела на него как завороженная. Думаю, что ни один человек на свете не производит такого впечатления гениальности, как Уэллс, настолько в нем ощущается острота мышления, что-то масштабное, живое, роковое, бескомпромиссное, пылкое. На мгновение меня охватил ужас, когда он вдруг предложил через час отправиться не куда-нибудь, а в Вальпараисо. Я пошла было к дверям, чтобы захватить паспорт (и покинуть при этом второй супружеский очаг, ребенка, собаку, кошку – без злого умысла, просто потому, что Уэллс неотразим и малейшее из его пожеланий, конечно же, следовало немедленно выполнять). Слава богу или черт побери, но телефонный звонок напомнил, что ему надлежит ехать в Лондон, так что Вальпараисо отпал – и навсегда.

* * *

На следующей неделе, все еще в шоковом состоянии, я устроила себе ретроспективу фильмов Орсона Уэллса благодаря журналу «Экспресс», в котором в то время вела рубрику кино. За несколько дней я посмотрела четыре его фильма, новых для меня, а также пересмотрела остальные. И, признаюсь, не поняла. Я не поняла, почему американцы не валяются у него в ногах с контрактами, почему французские продюсеры, которые вроде бы в ту пору жаждали риска, не бегут за ним в Англию. Ведь можно же приставить к нему двух телохранителей на случай, если он вздумает (говорят, с ним такое случается) сбежать со съемочной площадки в Мексику или куда-нибудь еще.