В ожидании счастливой встречи - [17]

— Вот как!! — не дал договорить главному Фомичев. — Снимает ответственность? Будем играть в ответственность. Это безответственно!

Владимир Николаевич шагнул к Яшкину, тот невольно привстал.

— Все знаете правительственный срок! Когда пускаем первые агрегаты? Отзовитесь, поднимите руку, кто не читал материалы съезда. Съе-зда, — он произнес по слогам и опять выждал. Все, потупясь, молчали. — Может, Жильцов не читал, не слыхал, не знает? Напоминаю. Всего одна строчка: пустить первые агрегаты Колымской гидростанции в десятой пятилетие!

Жильцов открыл глаза, огляделся, пожал плечами, промолчал.

Конечно же Жильцов читал эти материалы. Обсуждали их и в бригаде не раз, радовались: повоюем с Колымой. Но руку тянуть нелепо. Фомичев-то подумал, что он, Жильцов, дремлет. Но это совершенно не так. Вот его Мария Павловна могла бы объяснить: за двадцать лет ой как изучила она Егора. Если уж ее Егор прикрыл глаза, значит, ворочает мозгой. Жди перемен, и немалых. Так и сюда попали. Сколько она долдонила о Черном море, а он вроде все сидел с закрытыми глазами. А утром сказал: «Ты готова, мать? Поехали на Колыму…»

Егор опустил тяжелые веки, набрякшие бессонницей.

— Я вас спрашиваю, Егор Акимович, жду от вас деловых предложений, — нажал на слово «деловые» Фомичев и поглядел на Жильцова: «Ишь, Кутузов в Филях, спать пришел».

Жильцов поднял веки, покосился на Яшкина, дескать, покрупнее меня начальники и то на попятную пошли. И Яшкин, поймав взгляд, подвинулся ближе к столу.

— Я не оговорился, — продолжил он. — Предложение наше рискованное, что скрывать. А неудача? Не простят. — Яшкин привстал. — И при удаче — тоже. «Победителей не судят» — старо. Мы своим рискованным предложением перечеркиваем все ранее разработанные и утвержденные институтом проекты.

— Ничего мы не перечеркиваем, что вы все вокруг да около, — вспылил Фомичев. — Нам нужен мост. Не через восемнадцать месяцев, а через четыре, до паводка, вот и все! — Владимир Николаевич взял со стола папиросу и отшвырнул пачку. — С каких это пор мы стали бояться риска?

Егор при этих словах поднял глаза и некстати подумал: почему нет Игоря Александровича Милентьева, мог бы человек прояснить ситуацию, ведь начальник техотдела, и не пришел.

— Кто поддерживает мой проект, останьтесь, — долетели до Жильцова слова.

Убей, Егор и сейчас не сообразит, как получилось, все встали, и он встал.

Фомичев сидел, прикрыв рукой глаза. Егор, проходя мимо, увидел на его голове серебристый короткий ежик. «Ого, укатали мы своего начальника, в прошлом году ежик был как смоль». Егор приостановился. Яшкин шел следом за ним и невольно вытеснил его за дверь…

Фомичев поднял глаза: в кабинете никого не было. Около порога потоптался главный и тихо закрыл за собой дверь.

«Значит, все ушли от рискованного проекта». И Фомичев тяжело вздохнул.

Некоторое время он еще сидел, тупо уставившись на письмо. Сколько прошло времени, он не знал. В окнах уже загустел настой ночи. От мороза потрескивали стекла. А он все сидел и не мог оторваться от белого клочка бумаги. Письмо еще некоторое время отбеливало и наконец слилось в темноте со столом. А Владимир Николаевич видел каждую букву — особенно слово «недопустимо», которое и в темноте светилось красным, как стоп-сигнал, — но не мог вникнуть до конца в смысл. Ему казалось, что смысл слов был заключен в какую-то непроницаемую оболочку.

«Ну, хорошо, — старался быть предельно объективным Фомичев, — в конце концов, предположим, все в этом письме правильно. В институте люди тоже отвечают за свои дела и слова. Специалисты, ученые, авторитеты, а кто он, Фомичев? Кто? Ни званий, ни степеней. Через край берет. Мостов ведь никогда не строил. И в Ленинграде с глазу на глаз шел об этом разговор. Но ведь я, — и мысли Фомичева вдруг резко повернули на защиту своей идеи, — я ведь предлагаю не сам мост, а схему монтажа, основу, на которую при монтаже обопрется мост. Гидротехническое решение — это уже моя епархия».

Фомичев встал, зажег свет, вроде бы и не было ночи.

— Извините, но это мое, я даю основу. Мне нужен мост, — продолжал уже вслух доказывать Фомичев пустым стульям. — Вот же расчеты. — Фомичев поднял увесистую папку и хлопнул ею по столу. Глухой звук отрезвил. И он удивился: «С собой разговариваю, истерику закатываю. Ну, дела-а». Он сжал цапку тонкими цепкими пальцами и уронил голову на стол, посидел так. «Нет, не время киснуть». Владимир Николаевич сел поудобнее в кресло и нажал кнопку. Никто не отозвался. «Где же Галя?» Фомичев глянул на часы — ого, сколько набежало. Он снова посмотрел на письмо, но уже как на вещь, совершенно ненужную, надоевшую. Бухающее в ушах слово «недопустимо» потухло, выветрилось исчезло. Он стоя закурил. В дверь постучали, на пороге остановился Милентьев.

— Вижу, огонек, дай, думаю, зайду.

— Заходи, заходи.

— Не поздно?

— Раз уж тоже полуночничаешь, проходи, садись.

Милентьев бесшумно переставил стул, подсел ближе.

— Читал. Извините, на совещании не мог быть, а письмо внимательно прочел.

— Знаю причину, но речь не об этом. Вот письмо. Этот вопрос мне надо бы решить с Евгением Романовичем, но так уж вышло, — Фомичев придвинул к себе письмо, написал несколько слов и протянул письмо Милентьеву.