В ожидании Догго - [16]

Когда Миган пошла напролом, я сообразил, что недооценил ее желания увидеть наше поражение и крах.

– Ну же, ребята, это будет интересно. – Она стояла в нашем кабинете и раздражающе чирикала на своем австралийском, чтобы мы полнее прочувствовали себя допотопными англичашками-иммигрантами. Я так и не разобрался, участвовал в этом Сет или нет.

– Да, – протянул он от двери с выражением человека, который согласен, что надо куда-то двигаться, только вот непонятно куда.

Меня больше всего разозлило, что против нас использовали Догго, но, как кто-то выразился, это распахивало дверь во дворец новых возможностей.

– Хорошо, – согласился я, поднимаясь. – Догго, будем придумывать тебе новое имя.

Я почувствовал на себе взгляд Эди. Она смотрела на меня так, будто я окончательно спятил. Пес же, как и следовало ожидать, и ухом не повел на диване.

– Подтолкните-ка его, – предложил я Миган как можно невиннее, делая вид, что выключаю компьютер.

Она хлопнула в ладоши.

– Пошли, Догго!

Он не отозвался, и Миган попыталась приподнять его. Тут-то все и произошло.

– Он меня укусил! – завопила, отскакивая, Миган.

– Догго! Догго плохой! – Я осмотрел руку пострадавшей. – Немного прихватил зубами, и все. Не до крови.

– Немного? – Она пронзила пса взглядом. – Маленькое дерьмецо!

– Может, сейчас не время? – Я подпустил фальшивой любезности, и Миган не могла заподозрить, что я точно знал, чего она добивалась. Как ей было реагировать? Она недовольно проворчала что-то и ушла, уведя с собой Сета.

Я плюхнулся на диван рядом с псом и сунул ему собачью шоколадку.

– Это неправильно, – прокомментировала Эди.

– Что именно?

– Он поймет, что получил награду за то, что укусил Миган.

– Вы так считаете?

Когда вторая шоколадка скрылась в алчущей пасти Догго, Эди произнесла:

– Не знала, что вы злой.

– Самозащита, ваша честь. Она первая начала.

Это игра без правил. Если озарение приходит, то не важно откуда. К сожалению, сейчас оно никак не приходило.

Мы с Эди пережевывали все снова и снова. Некоторые идеи были неплохими, но ни одна не дотягивала до уровня. Даже Ральф, твердо веривший в нашу способность справиться с задачей, начал сомневаться. Он собрал у себя в кабинете «военный совет».

– Знаю, сколько ни щелкай кнутом, результата не будет.

– Но вы все-таки пошевелитесь, навострите свои чертовы лыжи, – добавил Тристан, вроде как пошутил.

Никто не сомневался, что фотографии работали отлично. Загадочные, привлекающие взгляд, слегка эротичные. Их успех целиком принадлежал Эди. Снимки взяли не из какой-нибудь фототеки. Постановщиком съемки являлась она, фотографировала она. У нее был набит глаз на такие вещи. Я подобным качеством не обладал, но в других научился замечать. Эди каким-то образом сумела придать сексуальность лосьону для полоскания рта. И что еще важнее, связать ассоциациями рекламируемый продукт с самым распространенным удовольствием – поцелуем. Есть люди, которым не нравится целоваться? Разве что монахини не особенные любительницы, но это не тот рынок, на какой направлена наша реклама.

А вот слогана не хватало. Лучшим из того, что предлагалось, оставался: «Не надо! Не понравится!» Он неплохо сочетался с чувственным образом, обыгрывая мысль, что как только человек прополощет рот рекламируемым продуктом, в нем взыграют необузданные желания. Однако Патрик ощущал в нем нарочитую кичливость, навязчивость, как в классическом призыве фирмы «Найки»: «Попробуй! Понравится!» Тристан твердо верил, что слоган должен содержать название продукта. И поскольку был боссом, его слово являлось законом. Нам на все оставалось сорок восемь часов.

Я в дефолтной позиции, когда поджимает время, становлюсь беззаботно оптимистичным, а Эди бьется со стрессом лоб в лоб и с диким звериным криком гнет его к земле. Я понимаю, что некоторым так легче, и сознаю, что моя выдержка бесит тех, кто ведет себя по-другому.

– Ради бога, Дэн!

– Что?

– Может, хватит играть в судоку на вашем чертовом айфоне?

– Ш-ш-ш…

Я играл в Сети с кем-то, кто называл себя Мадам Баттерфляй, и загадал: если выиграю у нее (хотя «она» могла вполне оказаться волосатым болгарским механиком, таков уж современный мир), у нас с Эди все сладится – мы придумаем потрясающие слова и всех победим. Вероятно, существовали иные пути добиться успеха, но я устроил себе такое испытание и хотел побороться.

В последнюю минуту Мадам Баттерфляй все-таки вырвала у меня победу.

– Проклятие!

– Что такое?

– Я ей продул.

– Кому?

– Мадам Баттерфляй.

Эди покачала головой.

– Я начинаю понимать, почему Толстый Трев спятил.

Мы только познакомились и продолжали приглядываться друг к другу, но Эди мне уже нравилась. Смышленая, забавная, честолюбивая, трудоспособная. Это, конечно, не все ее качества. Было в ней нечто еще – трудноопределимое. То, как Эди заполняла пространство, в котором находилась. В ней чувствовалась уравновешенность, ленивая грациозность, спокойное достоинство. Делить с ней кабинет было все равно что сидеть у корней высокого дерева (а с Толстым Тревом я ощущал себя так, словно толкусь перед сценой в мош-пите во время концерта группы трэш-метал).

Эди расцвечивала мой рабочий день. Я предвкушал, как увижусь с ней утром, и чувствовал опустошенность, когда вечером мы расставались у станции метро «Оксфорд-серкус»: она садилась на линию «Виктория» и ехала на юг в Пимлико, а мы с Догго залезали в двадцать третий автобус и возвращались на Ледбрук-гроув.