В открытом море - [41]

Улучив момент, когда пожилая женщина ушла в глубь камеры, Нина подошла к Кириковой и молча подала свою одежду. Та с обычным безразличием начала поддевать на металлический крюк вещь за вещью и лишь на мгновение успела незаметно сжать Нине пальцы и шепнуть:

– Я твою одежду потеряю… Придешь искать в камеру.

И в этот момент Нина заметила, что у Муси не хватает верхних передних зубов: розовели голые десны. От этого девушке стало не по себе.

После горячего душа у девушек взяли кровь на исследование, записали номер жестянки и разрешили одеться.

Нина нашла в раздевалке свободное место и попросила у Кириковой свою одежду. Та ушла в камеру, повозилась некоторое время и, вернувшись, с наигранным раздражением заявила:

– Не могу найти ваших проклятых тряпок; если вам некогда, то можете поискать сами.

Смерив приемщицу презрительным взглядом, Нина пошла в камеру.

– Одной запрещается, – с угрожающим видом остановила ее Муся. И сама прошла следом за ней.

Избавившись от посторонних ушей и глаз, Муся оттащила Нину в самый темный угол и спросила с волнением:

– Как ты попала в эту партию?

– Случайно, – вернее, глупо… по пути забрали.

– Значит, они не догадываются, кто ты такая?

– Нет. А где ты зубы потеряла?

– Об этом сейчас не время. В общем, после исчезновения Кати меня допрашивали… Кто-то донес: мол, была в дружбе с ней. Но никаких улик. Удалось доказать, что я не причастна к исчезновению Штейнгардта. Меня выпустили и перевели на грязную работу. И сейчас всё следят…

– А ты не сможешь передать нашим обо мне?

– Ну конечно! Тося вне подозрений. Мы каждый день с ней видимся. Она и тебя в госпиталь устроит. Сейчас и русских в санитарки берут, – гитлеровцы совсем с ног сбились. Над санитарками чех начальник. Он согласится похлопотать.

– Не надо, – замотала головой Нина. – Я не смогу фашистскую грязь убирать.

– Как хочешь, Нина. Боюсь, – пожалеешь. Здесь позавчера прошла такая же партия девчат. Мыли, осматривали и от всех, даже у молоденьких, по шестьсот граммов крови для переливания взяли, а потом – кого в Германию, кого в солдатский дом. Это, я думаю, пострашнее будет.

– Как же мне быть? Я с одной девушкой подружилась. Подло ее бросать.

– Быстрей решайся, мы и так слишком задержались, – торопила Муся. – Тосе я передам записку. Может, еще сегодня она успеет поговорить со своим начальником чехом.

– Ладно, – решилась, наконец, Нина. – Ради наших, чтоб ближе к ним… Буду, как вы. Но сумею ли?

– Сумеешь, – уверила Кирикова и, сунув ей неприятно пахнувшую одежду, уже громко проговорила: – Вот они, ваши драгоценные наряды. Могли бы не грубить. Никому они не нужны!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Третий день подряд уже по-зимнему раскатисто ревел шторм. В пещеру вместе с брызгами и пеной врывалось холодное дыхание разбушевавшегося моря.

В первую ночь всех пришлось поднять на авральные работы: одни, при свете факелов, отводили по руслу речки в, глубь пещеры шлюпки и крепили у пристани катер, чтобы его не било, другие отепляли кабины, заделывали подсушенной морской травой щели, сколачивали плотнее двери, щиты, пилили и рубили дрова.

Всеми работами, покрикивая, как на корабле, руководил Клецко. Он постепенно забирал власть в свои руки: налаживал строгую морскую дисциплину, каждому определял участки деятельности, завел расписание и суточные вахты. Теперь без боцманской дудки нельзя было ни отдыхать, ни обедать.

Сеню иссушили мысли о Нине. Он похудел, в глазах появился беспокойный огонек. Чижеев прислушивался к гулу ветра и с нетерпением ждал, когда хоть немного стихнет шторм. В такую погоду нечего было и думать о высадке Пунченка на берег: катер не мог даже выйти из пещеры.

Рана почти не болела, и, хитря, Чижеев продолжал скрывать ее от Клецко. В этом помогала ему Катя. Она тайно делала ему перевязки и просила поменьше двигаться.

Только на четвертый день рев прибоя несколько ослабел, а затем неожиданно прервался. В небе проглянули звезды. На юго-западе, правда, еще клубились облака и горизонт был зловещим, но волны уже не разбивались с грохотом о скалы, а лишь, шипя, пенились у камней и были пронизаны каким-то внутренним сиянием, напоминавшим свечение свежеразрезанного свинца.

– Подготовить катер и шлюпку к выходу в море, – просвистев в боцманскую дудку, объявил Клецко. – В поход отправляются Виктор Михайлович, Восьмеркин и Чижеев. Пассажиром – Пунченок. Витя несет наружную вахту.

– Разрешите и мне в море? – попросился Костя Чупчуренко. Ему уже осточертело сидение в закупоренной пещере.

Мичман смерил молодого матроса критическим взглядом. И, видя, что Чупчуренко уже достаточно окреп, что сероватая бледность его лица – лишь отпечаток долгого пребывания в сырой пещерной полумгле, после некоторого раздумья сказал:

– Добро! Просолитесь на ветру. Для сигнальщика полезна свежая погода.

А про себя подумал: «Пушчонку бы нам. В набег уже можно, все в строй входят».

«Дельфин» вышел из пещеры ровно в полночь. За рулем и телеграфом сидел Восьмеркин. Рядом с ним, в роли обеспечивающего командира, находился Клецко. У боцмана еще сильно болели руки, и он не решался дотрагиваться до штурвала и рычажков машинного телеграфа.