В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [156]

Его направили в Тулузу летным инструктором в резервную часть.

Словно зверь в клетке, мечется он по комнате. Отбрасывает выкуренные наполовину сигареты и закуривает другие. Напишет пару строчек – и рвет бумагу. В шестой или седьмой раз высовывается из окна. В нетерпении глядит на часы – Николь опаздывает. Уже несколько недель он ее не видел. Не в силах унять нервы, спускается в холл – встречать. Брюки и гимнастерка на нем военные, а сверху – шерстяной домашний пиджак. Не по уставу, но ему все равно. В холле постоянно толкутся люди, но и на это плевать: эта его тайная связь – наименее тайная связь во всей Франции.

И вот появляется она – с элегантной шапочкой на голове, в приталенном пальто с норковыми манжетами. От ее вида его захлестывает волна ликования, а Николь улыбается ему – с нежностью, припасенной исключительно для него.

– Как поживаешь, Тони? Пишешь?

Он кокетливо улыбается, шрам на подбородке кривится.

– Почему ты вечно спрашиваешь, пишу ли я? Хочешь стать моим издателем?

– Если ты пишешь, я знаю, что с тобой все в порядке. Когда ты в унынии, ты не пишешь.

– Сейчас я не в унынии, я в ярости. Ты должна мне помочь.

– Пригласи меня на рюмочку хереса.

Николь, то ли ужасаясь, то ли забавляясь, осматривает бардак в его номере. Она уже знает, что Тони не может не превратить свое рабочее пространство в свинарник. Повсюду разбросаны листы бумаги: они лежат на диване, на кровати, даже в туалете. Меньше всего бумаг как раз на письменном столе, усеянном другими предметами: солнечные очки, электробритва, книги по аэронавтике, шарф, старые газеты, пара грязных чашек и даже флейта.

Тони освобождает для нее кресло.

– Николь, ты должна вытащить меня отсюда.

– Из этого притона? Похоже, здесь ты как раз в своей тарелке.

– Я говорю серьезно. Мне нужно назначение за пределами Тулузы.

– Тебе предлагали работу в отделе пропаганды министерства, а ты послал их лесом.

– Пропаганда? Да не могу я этим заниматься!

– Но это очень важная работа: рассказывать, как велика опасность нацизма, призывать записываться в армию – защищать свободу.

– Черт подери! Конечно, важная! Но как я могу призывать других биться за Францию, когда сам сижу в кабинете в тылу, попивая херес и покуривая сигары? Не хочу я оказаться вместе с теми умниками, которых сохраняют в кладовке как банки с вареньем. Ты должна мне помочь, чтобы меня перевели в боевую часть. Не могу я здесь сидеть сложа руки.

– Но ты же не сидишь сложа руки! Ты учишь молодых.

Тони хватается за лоб рукой, в которой нет сигареты. У него снова мигрень – мигрени после катастрофы в Никарагуа стали частыми.

– Учить – это и правда дело хорошее, но не мое. Я летчик. И не могу допустить, чтобы молодежь рисковала жизнью, защищая всех нас, а я, значит, буду картинки мелом на доске рисовать.

– Но ты же писал, что уже подал рапорты и тебе было отказано.

– Ну да, можешь себе представить? Инстанции, документы, пояснительные записки… Я прошу о том, чтобы меня отпустили на фронт воевать за свою страну, а мне говорят – формуляр заполни. Война отменяет все, кроме бюрократии. А потом мне в ответ присылают бумагу за подписью вице-секретаря, что мое ходатайство отклонено. Идиоты! Что тебе стоит, ты же много кого знаешь в министерстве вооруженных сил! Раньше я никогда не просил тебя об одолжении, а теперь – прошу.

На его лице выражение того нетерпения, той досады подростка, которому пока что не удалось настоять на своем.

– Ты просишь меня добиться отправки тебя на фронт.

– Точно!

Николь вздыхает. Тянет руку и ласково касается его щеки кончиками пальцев. Она вовсе не хрупкая женщина. Но в эту секунду чувствует, что почва уходит из-под ног. Быть может, именно это и притягивает ее к нему: он ломает ее владение ситуацией, делает так, что жизнь ее становится тонким стеклом и вот-вот расколется, а каждая минута судьбоносна.

– Тони, женщины обычно занимаются тем, что укрывают своих мужчин от опасности.

– В этой аудитории с угольной печкой, что топится с раннего утра, я сгораю. От этого мела, который лезет в горло, я задыхаюсь. Стены на меня давят. Жить я могу лишь под открытым небом.

– Ты меня просишь, чтобы я сама просила отправить тебя на фронт, где ты погибнешь?

– Я прошу тебя отправить меня на фронт, где я спасусь.

Она вырывает из его руки сигарету. Глубоко затягивается и выдыхает клуб дыма, и он плывет по комнате несколько секунд. Оба молча его разглядывают: вот он растет, закручивается, расстилается струйками.

– Николь…

– Что?

– Ты это сделаешь?

– Я не могу диктовать секретарю на государственной службе, что ему следует делать.

– Ну так скажи министру. Это ты точно можешь…

С выражением некоторого кокетства она улыбается. И медленно кивает.

Конечно же, она может.

В Орконте лейтенант Лё зол как собака. Когда майор Альяс несколько дней назад сообщил, что к разведгруппе II/33 будет прикомандирован офицер де Сент-Экзюпери, это ему понравилось не больше, чем удар каблуком в пах.

Эту информацию Альяс передал ему при личной встрече и дал понять, что он и сам не в восторге. Не доверяют они гражданским пилотам: те только и думают, что о рекордах и восторгах прессы, привыкли летать напоказ. Ко всему прочему, этот еще и известный литератор.