В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [12]

В последующие дни он легче переносит и долгие часы утрамбовывания взлетного поля, и нудную рутину по наведению чистоты. Теоретические занятия по пилотированию и еженедельные полеты перевешивают для него все вересковые метлы. И вот в один прекрасный день, когда должен состояться его учебный вылет, Мермоз подходит к машине, но Березовский делает шаг назад. Движением кустистых бровей, которыми он выражает свои мысли не хуже, чем губами, он показывает ученику: твой час настал. В первый раз он будет управлять самолетом сам. Мермоз набирает в грудь воздуха. Он не боится за свою жизнь, а лишь слегка тревожится – не хотелось бы разочаровать инструктора. Ему нравится этот молчальник – среди стольких надутых спесью военных он кажется бедолагой, случайно выжившим в кораблекрушении.

Кто угодно пришел бы в ужас от одной мысли, что ему предстоит забраться в этажерку с крыльями и единственным мотором, что выходит из строя через каждые три-четыре вылета, но Мермоз чувствует себя счастливцем. Он поворачивает ключ зажигания «Кодрона G.3» и разгоняет его по бетону взлетной полосы.

– Взлетай, чемпион!

Слова теряются в реве мотора, но аппарат поднимается, и Мермоз ощущает могущество. Вибрация фюзеляжа передается от кончиков пальцев выше – рукам, а от них – ребрам и всему телу. Теперь он вибрирует вместе с самолетом, слившись с ним в одно целое. Он в эйфории: кричит, смеется, дрожит.

Пилот еще очень неопытен; его хватает только на то, чтобы взлететь, сделать разворот и приземлиться. И в тот самый момент, когда он разворачивает машину, чтобы вернуться на взлетное поле, мотор глохнет. Воцаряется странная тишина с единственным звуком на ее фоне – свистом воздуха. Тишина – злейший враг летчика. Но пилот не теряет спокойствия и продолжает маневр так, как тот и был запланирован. Самолет планирует, влекомый тонко гудящими потоками воздуха, и Мермоз завершает свой первый самостоятельный полет наилучшим образом.

Ступив одной ногой на землю, ищет взглядом инструктора. Березовский с бесстрастным видом стоит, прислонившись к бидонам с топливом. Смотрит на него, ни слова не проронив, только раз кивает. Мермоз воспринимает этот кивок как знак одобрения. Он прошел самое главное испытание учебного периода. Следующее будет последним – официальный экзамен. Провалиться – глагол, спрягать который он не умеет.

Глава 5. Аэродром Ле-Бурже (Париж), 1923 год

Вялотекущая воскресная скука в расположении 34-го авиаполка весьма способствует тому, что Тони легко убеждает юного лейтенанта Ришо выкатить из ангара «Анрио HD.14».

– За штурвал сяду я, и мы с тобой с небес полюбуемся Сеной, – объявил он ему.

– Но ведь мы не внесли это в план полетов, который комендатура подписывает. Так что выйдет не по уставу.

– По уставу – в аккурат то, что в жизни пугает меня больше всего, Ришо. – Бесстрастные, как у рыбы, глаза прапорщика Сент-Экзюпери пронизывают его взглядом, в котором сожаление смешано с искусом. – Уставы убивают воображение.

Парень пожимает плечами.

– Как скажешь.

После этих слов уныние в облике Тони оборачивается радостью.

Оба подходят к крепко сшитому биплану, обычно используемому для учебных полетов: аппарат деревянный, с парусиной на крыльях. Кабины пилотов, расположенные одна за другой, открытого типа, крышей же летчикам служит верхнее крыло. Тони забирается в заднюю кабину, раззадоренный предстоящей проделкой, и самолет резко, словно очень спешит, отрывается от земли. И тут же набирает высоту, держа направление на город.

Тони хохочет. Напарник с опаской прислушивается к звукам, что доносятся до него через металлическую переговорную трубку, соединяющую кабины в учебных самолетах. Анекдотов вроде никто не рассказывал… Бьющий в лицо ветер вынуждает в переговорную трубку кричать.

– Чего смеешься?

– Мы летим…

Тони закладывает вираж над пригородами. Париж с такой высоты как будто спит.

– Сент-Экзюпери, ты, надеюсь, не над центром полетишь?

– Боишься, что в Эйфелеву башню врежусь?

– Боюсь другого – что полковник Буэнви будет гулять с семейством в выходной по Марсову полю и вдруг увидит у себя над головой «Анрио», который должен стоять в ангаре.

Тони не может удержаться от искушения протестировать маневренность самолета и ставит его сначала на одно крыло, а потом заставляет выписывать в небе зигзаги, словно слалом между облаков. Ришо чувствует, что желудок превратился в камень, сжимается и все остальное, но он не желает доставить своему приятелю такое удовольствие, как повод упрекнуть его в трусости. А Тони просто визжит от наслаждения.

Сену они пересекают, как будто мальчишки через канаву прыгают. Тони выравнивает самолет и умолкает. Ришо удивляется, что не слышит приятеля сзади.

– А теперь ты чего замолчал, Сент-Экс?

– Потому что я думаю.

– И о чем ты думаешь?

Ответа нет. На обратном пути в Ле-Бурже, когда они уже идут на посадку, их тревожит некий щелчок. Пилоты опасаются худшего, и не зря: мотор глохнет на высоте восьмидесяти метров, когда отказаться от запланированного действия нет никакой возможности. Ришо кричит тонким голосом:

– Запускай двигатель! Запускай, бога ради! Запускай, говорю!