В отцов - [8]

— Я этого не знал, я думал, — раз уж в церкви венчаны, так и… — он даже не нашёл конца для своей фразы и только глубоко вздохнул. — Тебя кто же венчал?

— Есть тут под Москвой один такой поп, нашёлся… Стар он, да и приход его так беден, что его никакой отставкой не устрашишь: ни от сана, ни от прихода… Ну, вот, пока Бог грехам терпит, он и наживается, потому что, конечно, такая свадьба подороже иной с целым хором певчих… Что ж, всё-таки хочешь венчаться?

— Я же сказал…

— Так ты, тово… всё, что сейчас мы говорили, передай Наталье Андреевне, слышишь? Ты без всяких комментариев, передай ей только, пусть знает, что этот брак есть тоже сожительство, если его не оформить…

— Оформить?

— Ну да, есть способ, я тебе всё это объясню; наш брак теперь утверждён, я до тех пор не успокоился, пока этого не устроил… Приходи ко мне завтра, один, я тебе покажу все бумаги и объясню.

— Пора, Алёша, домой, у нас ещё дела по горло…

Столетов взял за руку Наташу, вошедшую с Марией Сергеевной Охлоповой.

— Вы когда же уезжаете?

— Мы… — молодые люди взглянули друг на друга и засмеялись.

— Мы… — они отвечали оба, и потому Охлопов рукой зажал себе рот.

— Маня, отвечай! — промычал он.

— Мы сами не знаем, когда едем; у нас есть теперь и время, и деньги, то и другое для нас до того ново, что мы сидим дома и ни на что не можем решиться: нам везде хорошо!

— Так не торопитесь уезжать; мне бы хотелось, чтобы наша свадьба была при вас.

Наташа вспыхнула и положила голову на плечо Столетова. Маня Охлопова широко открыла глаза, а потом бросилась, зараз обняла и Столетова, и Наташу и по очереди поцеловала их обоих в щеку.

— Вот это хорошо! А я молчала и мучилась за Наташу. Ведь, я знала, как трудно будет ей в Петербурге, сколько придётся перенести, а теперь, как это хорошо! Я никогда не думала, что ваши родные согласятся…

Наташа подняла голову, Столетов как-то невольно отстранил её от себя.

— Ну, старики об этом ещё нескоро узнают; у всякого свои убеждения, и мне заставить их смотреть на эти вещи моими глазами трудно.

Эта необдуманная фраза была каплей холодной воды, упавшей на общее возбуждение. Все стали прощаться.

— Так я, Алексей, завтра зайду к тебе, и мы вместе съездим к тому священнику; я хотел бы кончить дело, пока вы здесь.

Охлоповы ушли, Наталья Андреевна закрыла за ними дверь, вернулась в зал, где Столетов стоял лицом к открытому окну и барабанил пальцами по подоконнику.

— Стёпа, — она тронула его за плечо, — Стёпа, неужели ты делаешь это по принуждению?

Он обернулся к ней с весёлым лицом:

— Конечно, по принуждению, только принуждает-то меня к этому то, что я тебя люблю. Как я ни верчу, что ни думаю, а понимаю только одно, что расстаться с тобой я не в силах! — он горячо обнял её и поцеловал. — Вечером поедем кататься на лодке?

— Поедем.

* * *

На другой день Столетов ушёл к Охлопову устраивать дело. Наталья Андреевна осталась одна и, наказав прислуге не беспокоить себя, тоскливо ходила из угла в угол, раздумывая всё об одном и том же.

Ей было больно и унизительно, что она не могла поставить человека, которого любила, на одну точку зрения с собой, отступиться от того, что она высказывала, она не могла, не из упрямства, а из глубокого убеждения, что невенчанная она жить со Столетовым не могла бы по истечении нового курса. Было слишком ясно, что возвращаться на родину с любовницей — немыслимо; женатый он, может быть, разочаровал бы надежды свах и маменек, но, приехав с сожительницей, вызовет всю лицемерную нравственность окружающих и сразу создаст себе невыносимо фальшивое положение. Тут не поможет ни любовь, ни собственное достоинство, ни убеждение. Это было так ясно, что даже и Столетов не нашёл в себе силы солгать ей, что и после трёх лет жизнь их не переменится. Для этого ему надо было бы отказаться от того, что всегда составляло его заветную мечту: от деятельности на родине, от возвращения в свою родную семью. Ей надо было молчать, всё это знать в душе, молчать и ехать в Петербург, решившись пожертвовать ещё три года своей жизни для счастья и спокойствия Столетова, словом, — «вынянчить его окончательно», как иронически подсказалось у неё в душе и — разойтись.

На это у неё не хватило сил, значит нет уже той не рассуждающей, слепой, беззаветной любви. Значит, нет! — Она сжала голову руками, постояла минуту и заходила снова, а мысли продолжали работать.

«Но, ведь, у меня и никогда не было к нему этой безумной любви; зато всё моё сердце полно верной, глубокой привязанности, привязанности жены к мужу, которая чувствует себя частью его, кроме того, — я устала. Устала от нелегального положения, от тысячи мелких уколов при найме квартиры, прописки паспорта, договора с прислугой, при каждом новом знакомстве, всё это так пошло и так ужасно тяжело. Нет, или снова быть одной, безо всякой тайны и безо всякой любви выйти на одинокую, холостую дорогу, взять к себе сына и покончить со всей личной жизнью, или быть женой любимого человека, снова стоять на твёрдой законной почве, занимать место в обществе, иметь родных, семью»…

Всё это ясно и много раз высказывала она за это время Столетову, а он понимал только одно, что для того, чтобы обладать этой женщиной, надо было жениться на ней, иначе она от него уходила. Она — это не была Наташа, с её умом, сердцем и страстным желанием определённого смысла жизни, а это была только его любовница, красивая женщина, к ласкам которой он привык, и расстаться с которой теперь он не хотел ни за что на свете. Неужели же он смотрит на этот брак как на плату, которую она требует за продолжение своей любви? Неужели?