В осажденном городе - [4]

II

В ночь на 19 августа в помещение Чембарской почты ворвались, выбив прикладами дверные пробои, пьяные солдаты. Они протянули насмерть перепуганной телеграфистке листок, вырванный из школьной тетради, и потребовали немедленно передать телеграмму в Волчий Враг, Владыкино и Мачу.

В телеграмме, подписанной уездным военным комиссаром Шильцевым, сообщалось, что Советская власть в Чембаре свергнута; зажиточным крестьянам приказывалось как можно скорее выслать отряды на помощь восставшим.

Другая группа солдат подошла к воротам тюрьмы, где содержались уголовные преступники, и вручила охраннику приказ о немедленном освобождении заключенных. Шильцев предполагал за счет них пополнить свой отряд. Дежурный помощник начальника тюрьмы, которому охранник передал приказ, категорически отверг это требование и под носом у солдат захлопнул окошечко в железных воротах. Напрасно посланцы Шильцева бухали прикладами. Тюрьма была построена по высочайшему повелению императора Николая I, проездом побывавшего в Чембаре, отвечала всем правилам фортификационной науки и могла выдержать даже долговременную осаду.

Председателю уездного Совета Шуваеву сообщили о начавшемся восстании рано утром. Степан Алексеевич послал на переговоры к мятежникам члена уисполкома Коновалова, жившего по соседству, а сам поскакал на станцию Воейково, чтобы доложить о событиях в Чембаре председателю губсовета Минкину.

Уездный военком Шильцев до войны работал учителем в селе Крыловке. В четырнадцатом году его призвали в армию, Февральскую революцию он встретил в звании подпоручика. Еще на фронте Шильцев познакомился с эсерами и, будучи по характеру авантюристом, быстро сошелся с ними. В Чембаре он считался фактическим руководителем немалой организации левых эсеров.

После левоэсеровского мятежа в Москве Шильцев, полностью поддерживая линию своего ЦК, повел открытую провокационную агитацию среди солдат, призывая их не повиноваться Советской власти. Однажды, выступая перед бойцами отряда, он прямо заявил: «Чехословацкие легионеры — наши первые друзья, и нам нужно молиться богу, чтобы они быстрее вернулись и уничтожили большевиков-узурпаторов».

Солдаты молчали: лакать на дармовщину самогон, спать на чужих постелях с молодыми вдовами — это одно, а идти против народной власти, к чему призывает Шильцев, — совсем другое. Но возражать своему командиру боялись, опасаясь его сумасбродного нрава. Шильцев сквозь пальцы смотрел на пьянство и воровство среди солдат, однако вовсе не терпел ослушания, невыполнения его приказов.

Солдаты целыми днями бражничали в трактирах, и горожане страшились встреч с гуляками в военной форме на малолюдных улицах.

Председатель укома партии Ермил Иванович Барышев и председатель уездного Совета Шуваев много раз указывали Шильцеву на то, что он распустил солдат, разложил дисциплину, и, ссылаясь на предписание Народного комиссариата по военным делам, обязывали его навести порядок в гарнизоне.

Шильцев молча выслушивал справедливые замечания, перевирал их, передавая солдатам, вызывал у бойцов недовольство укомом и уисполкомом, которые будто бы незаконно вмешиваются в их дела. Это недовольство постепенно копилось и готово было в любую минуту выплеснуться наружу. Последней каплей, переполнившей чашу, стали поимские события.

Уездный Совет принял постановление распустить Поимский волостной Совет, в котором было засилье кулаков. Предписывалось: всех мироедов изгнать из Совета, а имущество их реквизировать.

Поим — богатое село. В центре его две большие церкви, много двухэтажных каменных домов. До революции на поимские ярмарки съезжались торговые люди со всей округи. Советская власть установилась в Поимской волости позже других в уезде. С первых дней создания Совета в него вошли одни кулаки.

В Поим было послано около двухсот бойцов, командовал отрядом уездный военком Шильцев.

Предписанная реквизиция кулацкого имущества превратилась в открытый грабеж. Пьяные солдаты вламывались в дома, насильно отбирали ценности, кутили и безобразничали.

Степан Алексеевич, получив сигнал о недостойном поведении бойцов, немедленно выехал в Поим, нашел Шильцева и потребовал прекратить пьянство и грабеж.

— Давай спросим солдат. Советскую демократию нельзя нарушать, — издевательски проговорил Шильцев, выслушав Шуваева. От самого военкома за версту несло перегаром.

На церковной площади собралось человек шестьдесят-семьдесят, и те были изрядно выпивши.

Степан Алексеевич обратился с речью к собравшимся. Солдаты освистали его, из толпы раздавались голоса: «Долой большевиков! На мушку!»

Шуваев понял, что он бессилен навести порядок, и возвратился в Чембар. Посоветовавшись с Ермилом Ивановичем Барышевым, отдал приказ об аресте Шильцева.

Часа через три Шильцев узнал о приказе уездного исполнительного комитета и открыто выступил против Советской власти.

— Товарищи солдаты! Большевики предлагают вам выбор: или на фронт, или в тюрьму, — говорил Шильцев, выступая перед солдатами. — Я думаю, ни то, ни другое нам не подходит. Мы будем наводить свои порядки. Дни большевистской власти сочтены: с юга идет Добровольческая армия Деникина, на севере и на Кавказе — англичане, в Сибири — Колчак и чехи, на Дальнем Востоке — японцы и американцы, в Одессе — французы, на Урале — атаман Дутов. Большевики остались на пятачке. На что они могут надеяться? На господа бога, которому они дали отставку?