В осаде - [32]

— Ну, фраер! — услышал он остервенелый голос. — Куда камушки запрятал?

В ответ — прерывистое дыхание.

— Будешь говорить? — накаленно спросил голос, тупо прозвучал удар по живому, послышались стон и одышливый голос купца:

— Ай мы не расплатились с тобой? Что ж ты, как грабитель, ко мне врываешься?

— Не расплатились! — злобно крикнули в ответ. — Мне склад был не нужен. Я по договору его брал. Я по мизеру не играю. Для вас старался. А потом? Нагрели меня, фраера, думали Фитиля обвести? Где камушки?

— Да откуда у меня камушки? — плаксиво забормотал купец. — Сколько обысков было, сколько голодали, продал все!

— Гляди, косопузый! Даю тебе полминуты. Не вспомнишь, где камни лежат, пришьем и тебя, и твою девку, и зятя. Это я тебе гарантирую.

Вдруг в гостиной опять закричали, забегали. Гуляев принял решение. От пришельцев пощады ждать нечего. Наших надо предупредить о заговоре, о том, кто такой Яковлев и семейка Полуэктовых. Он разбежался, вышиб плечом окно — зазвенели разбитые стекла. Он сел на подоконник, высунул в сплошной мрак ноги и прыгнул.

Теперь все они обитали в садовой сторожке. К ночи постояльцы нашли тут себе занятие. Семка засел за карты с обоими парнями приказчичьего вида, дьякон захрапел, а Клешков, поглядывая на заставленные изнутри фанерой окна, все чаще начал выходить на улицу. Сначала Семка и тут не отпускал его от себя ни на шаг и покорно вставал рядом у кустов, как только Санька ступал из двери на садовую, усыпанную жухлой листвой землю. Немедленно появлялся и дьякон, и все трое сторожко, ощущая присутствие друг друга, смотрели в осенний мрак, приглядывались к огням недалекого дома, видным сквозь оголенную сумятицу черных ветвей.

Потом, не разговаривая, молча возвращались. Наконец Семке надоело выходить за Клешковым, дьякон утомился и захрапел, и Клешков почувствовал, что теперь самое время бежать.

— Шесть! — кричал один из охранников, азартно шлепая картой.

— На, семь! — шлепал своей картой Семка.

— Да ты гляди — это ж козырь!

— Ладно, сыпь козырь на козырь…

Можно было элементарно домчаться до милиции. Или до исполкома. Но на это ушло бы не меньше получаса. Семка и остальные спохватились бы. И страшнее всего — от этого прогорала суть его сообщения. Он знал теперь замысел повстанцев и городского белого подполья. И надо было сообщить об этом своим, не встревожив врага. Вот в этом и состояла задача. Он обдумывал, глядя, как игроки рубят картами по столу, как шарахается от этих ударов пламя свечи, как гудят доски.

Клешков встал. Не спеша подошел к двери и открыл ее.

— Куда пошел? — крикнул за спиной Семка. Оборвался храп дьякона.

— До ветру, — сказал он и ступил в сад.

Вокруг свирепствовал ветер. Слышно было, как скрипят во тьме деревья, шуршат и состукиваются ветви. Он стоял, ждал. Из сторожки не выходили. Дом был шагах в пятидесяти. Он шагнул было в сторону и явственно услышал звук револьверного выстрела, за ним еще два. Он кинулся к дому и припал к земле у кольев ограды. Брехнула и вдруг захрипела собака, звякнула цепь. Потом он услышал крадущиеся шаги во дворе. Пока ничего нельзя было разобрать, и инстинкт разведчика приказывал ему ждать. Наконец у тускло освещенной веранды появилась плохо различимая фигура. Прижалась к двери. Послышался звук вырезаемого стекла, потом дверь раскрылась, и тот, кто открыл ее, а за ним еще трое беззвучно скользнули в дом.

Было тихо. Клешков замерзал. Он вышел в одной косоворотке, пальто и кепка остались в сторожке. Земля охолодила живот, ветер — спину. Клешков ждал. Если сейчас выстрелить, наччать панику, то, пожалуй, можно успеть добежать до исполкома, но как быть потом. А не переменят ли свое решение Семка и тот военный?

Вдруг наверху с треском вылетела, звеня осколками стекол, рама, и тотчас же в прогале окна появился и с глухим шумом упал вниз человек. Клешков подождал с минуту, но кругом царило безмолвие и только где-то в соседнем дворе исходил в хриплой ярости пес. Клешков вскочил и в несколько прыжков домчался до кустов, где должен был находиться выпрыгнуший. Тот лежал лицом к земле, со странно заведенными за спину руками.

Клешков осмотрелся и присел над лежащим. Это был высокий хорошо сложенный мужчина в сером, странно знакомом костюме. Ноги его в галифе и сапогах были широко раскинуты. Мужчина хрипел. Клешков осторожно повернул его голову и не поверил своим глазам: перед ним был Гуляев. Лицо его с ободранным кровоточащим подбородком, со слипшимися волосами совсем не походило на лицо веселого и находчивого друга. И все-таки это был он. Клешков похлопал его по щекам. Гуляев открыл глаза. Он долго щурился, всматривался в почти прислонившееся к нему лицо Клешкова, потом бормотнул:

— Санька… — и тут же дернулся. — Предатель!

Клешков наклонился к самому его уху.

— Володь, идти сможешь?

Гуляев выругался, попробовал поднять голову. Клешков распорол веревку на его руках, помог сесть.

— Володь, не перебивай, — сказал он, — слушай внимательно.

Он быстро и четко пересказал ему все, что узнал о планах подполья и повстанцев, потом поднял, поставил его и попросил пройти. Гуляев мотнул головой и чуть не упал. Но сказал, что дойдет.