В опале честный иудей - [54]

И когда моей маме исполнилось восемьдесят лет и ее необходимо было взять жить к нам в Москву, озёрские власти без стеснения показали Соболеву, чего он стоит в родном Отечестве. Соболев, простодушный и наивный человек, начисто лишенный, а иногда и не мешало бы ее иметь, дипломатии, предпочитающий идти «не в обход, путями горными, а напрямик, по бездорожью», обратился к властям города Озёры с просьбой: оставить освобождающуюся жилплощадь и террасу ему, поэту и инвалиду войны, как место отдыха, место наиболее плодотворной работы, место, наконец, где он создал «Бухенвальдский набат».

И какую же допустил ошибку! Он не сообразил тогда, что подобное ходатайство должно было исходить не от него, а прозвучать в форме приказа, обязательного для исполнения, ну хотя бы из обкома партии! Ответ Озёрского горкома должен во веки веков служить мерилом «ума, чести и совести» компартии. Он гласил: «Отказать, так как он уже прописан в Москве»... Антисемитизм и злоба лишили их остатков разума: они ведь могли принять решение о присвоении поэту звания «почетный гражданин города». И на этом основании сотворить благое дело!.. Да где уж!..

Вот таким «гуманным» актом лишили Ал. Соболева единственной в его положении возможности покидать на лето квартиру, расположенную среди химпредприятий. А спустя два года у него обнаружили рак легкого... Не утверждаю обязательной зависимости между этими двумя фактами. Но не могу отогнать навязчивую мысль: болезнь, может быть, и подождала бы...

Получив урок от озёрских властей за - ишь ты! - хитрую попытку быть прописанным сразу в двух местах, Соболев просил хотя бы не срубать березу, которую посадила я, и дубок, посаженный им на прилегающем к дому участке. Прибыл письменный ответ: «Зеленые насаждения будут сохранены».

Я возле дома посадил дубок весною шестьдесят второго года.

Он развернул один, другой листок, незримо потянулся к небосводу...

Как верить хочется:

тебе, дубок мой, жить,

расти, мужать, шуметь могучей кроной,

ветвями задевать за облака...

Увидеть те заманчивые дали, те новые и светлые века -

о них мы и мечтаем и мечтали...

Коль сбудется, тогда, в расцвете сил, ты расскажи грядущим поколеньям, кто спас тебя - младенцем - от сожженья, кто жизнь от истребленья защитил.

Хорошее антивоенное стихотворение. В защиту Жизни, в защиту мира. Я процитировала отрывки. Целиком - в сборнике 1996 г.

Первая же акция нового владельца квартиры и участка по благоустройству территории была скорой и сельскохозяйственно целесообразной: одним ударом топора он срубил пятнадцатилетний дубок. Остались стихи... Не знаю, уцелела ли береза - она теперь могла бы быть взрослым деревом. Я запрещаю своим озёрским родственникам и знакомым говорить мне о ее судьбе. Когда бываю в Озёрах - обхожу свое родное гнездо за квартал: больно...

Вот такая история.

«Цветок душистый прерий»... Вот и этот «цветок» прижался к предыдущим «цветкам» увеличивающегося букета «Ату, его... ату!».

И чтобы, как принято выражаться в нашей стране, закрыть жилищный вопрос, а заодно и осветить еще один, никем не освещенный отрезок многотрудной жизни раба Божия Александра Соболева, милостью Божьей - поэта, по возможности кратко изложу быль о нашем переезде из двухкомнатной квартиры на Соколиной Горе в трехкомнатную в Южном Измайлове. В конце 70-х это была только-только застраивающаяся окраина (рядом с кольцевой автодорогой) столицы. Дома возводились на месте сносимых свинарников совхоза. Ну, не правда ли, самое-самое подходящее место жительства для автора «Бухенвальдского набата»? Не опекаемый «верхами», Ал. Соболев вынужден был опять искать решения возникшей жилищной проблемы через районные власти. Он пошел на прием к первому секретарю Первомайского райкома партии. В нескольких словах сообщил о цели визита: семья увеличилась. С приездом тещи он лишился места работы и отдыха, восьмиметровку уступил старой больной женщине. Ал. Соболев попросил секретаря райкома помочь, если можно побыстрее, поменять нашу квартиру на трехкомнатную, пусть тоже малометражку, и хорошо бы поближе к лесопарку Измайлово - нет дачи. Сложившимися обстоятельствами поэт был приперт, как говорят, к стенке. Секретарь, конечно, моментально сообразил, почему поэт обратился к нему, по партийным меркам птице не очень уж высокого полета. Но, не желая ни на шаг отступать от «генеральной линии партии» относительно Ал. Соболева, он счел за лучшее расставить ему ловушку, принять посильное участие в игре, где Ал. Соболеву отводилась роль футбольного мяча у самых мелких госчиновников.

Ответ районного партруководителя внешне звучал обнадеживающе: пусть ваша теща возьмет справку о том, что сдала свою жилплощадь озёрскому горисполкому, сами понимаете, товарищ Соболев, формальность, но необходимая, и мы в течение двух-трех месяцев подберем вам квартиру.

Взять такую справку означало навсегда поставить крест на Озёрах. Не выписывая маму из ее квартиры, мы имели возможность зимой втроем жить в Москве, зато уже ранней весной возвращаться в Озёры. Что делать?.. Поверить секретарю райкома?.. Рискнуть? Смириться с теснотой в долгие зимние месяцы? А где гарантия, что здоровье мамы не разрушит хрупкие наши планы? Ведь все равно, не в этот, так в другой год она уже не сможет путешествовать в оба конца, в Озёры и обратно.