В оковах страсти - [176]

Я сидела и не в силах была даже пошевелиться. Меня будто прокололо изнутри чем-то, и тело обмякло… Ослепить… Глаза, которые могли читать по звездам, которые, словно луч света, могли видеть будущее… Ослепить…

— Что им от него нужно? Что ждет его?

Герман поднял голову.

— Вам не следует слышать этого, госпожа.

— Скажи нам, что тебе известно, Герман. Скажи нам это.

У меня взмокли от волнения ладони.

— Завтра в полдень… — прошептал он. — Завтра в полдень они хотят сжечь его со всеми его фолиантами…

***

Я проснулась. Меня окружала темнота, угрожающая чернота. Я сбросила одеяло. Глаза мои опухли, трудно было дышать носом. Живот мой казался огромным, больше в два раза, чем обычно. Я ощупала его, нет, он был таким же, как и всегда. И боль, старая, знакомая, что мучила меня днем, все еще не отпускала меня, размахивая внутри отравленным копьем. Крик раздался в моих ушах, пронзительно-резкий, я зажала уши, я задыхалась…

— Тихо, любимая… — Кто-то взял меня на руки и держал крепко. Вода смочила мои губы, охладила распухшие веки. Удары сердца рядом, влажная кожа… И все это — жизнь.

Глава 19.

Куда ты пойдешь, туда и я пойду; и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом.

(Руфь 1,16)

— Если вы встанете, боли не прекратятся, госпожа. — Карие глаза Германа внимательно изучали меня. — Вам необходимо лежать. Мастер… мастер тоже посоветовал бы это…

— Майя, — пробормотала я, съежившись на краю кровати. Запекшаяся кровь царапала бедра. Что-то глухо сверлило низ живота. — Майя…

— Может, я смогу помочь? — прошептал Герман и стал рыться в углу, где он прятал прикрытый платком медицинский саквояж Нафтали.

Я не осмеливалась встать из страха, что мое тело обмякнет, сдуется, как свиной пузырь, в котором прокололи дырку. Я подтянулась ближе к краю, упершись коленями в льняное постельное белье, чтобы продержаться до того момента, когда подоспеет помощь.

Герман открыл саквояж и вытащил на свет Божий маленькие мешочки. Он невнятно бормотал, будто разговаривая сам с собой, что-то искал в мешочках, наполненных листьями и почками, нюхал их, рассматривая на пальцах, пока не нашел то, что искал. Из двух мешочков он высыпал в чашу с вином листья и протянул мне.

— Только обещайте мне успокоиться. Не знаю, поможет ли это средство, мы можем только ждать результата. Я хочу помолиться за вас. Прости меня, Господи, если…

— Молись за меня, Герман, молись.

Под покровом одеяла я наложила крест с верхней на нижнюю часть живота, туда, где терзала боль, и кончиками пальцев медленно провела по коже.

— Останься, мне так хочется этого, во имя пресвятой девы Марии, останься… останься… останься. — Эти слова врезались в мою голову, вытеснив все остальные мысли. От лекарственных трав в вине затуманилось мое сознание… — Останься… останься… останься.

И боль постепенно стихла.

Вернулся Эрик, чтобы забрать свой меч и черную мантию. Через люк пробилось солнце — был уже полдень!

— Что ты хочешь? — взволнованно спросила я и села.

Он обернулся. Серебристо-серые тени под его глазами увеличились, поведали о бессонной ночи и принятом им решении, о котором он не проронил ни слова.

— Куда ты идешь?

Он молча вложил меч в ножны, проверив, хорошо ли тот вошел, прежде чем взять мантию. И тут мне стало ясно: он что-то задумал.

— Я пойду с тобой!

— Ты никуда не пойдешь!

— Ты не можешь запретить мне этого.

— А я говорю, ты останешься здесь.

— Нет!

— Останешься!

Я почувствовала охвативший его гнев.

— Я пойду вместе с тобой!

— Хочешь, чтобы я опять запер тебя? — прокричал он.

— Что, теперь мы поменялись ролями: ты тюремщик, а я заключенная? — вспылила я. — Какой же я была глупой…

Дверь хлопнула так, что затряслись стены.

Я осторожно встала. В животе моем все было спокойно, не было боли. Господь внял нашим молитвам. Неверно ступая, я подошла к сундуку и вынула из него чистое платье. В мисках уже была вода, и я тщательно умылась. Только я начала причесываться, лишь раз успев провести рукой по волосам, как дверь опять скрипнула.

Не торопясь, Эрик подошел ближе, и взгляд его прожег мое сердце. В руке он держал черную вдовью накидку, которая скрыла бы меня от любопытных взглядов. То было примирение. Не произнеся ни слова, он накинул на меня эту накидку и провел вниз к паланкину, уже ожидавшему нас у самого дома. Молча мы проделали путь через центральную часть города, мимо собора Святого Антония, встали в очереди перед воротами Северин, где стража строго проверяла каждого. Не еврей ли ты из Кёльна? Не колдун ли? Нет ли при тебе оружия? Не знаком ли ты с преступником?

Шли целые толпы людей — мужчин, женщин, детей, — и если они были слишком малы, чтобы пешком проделать весь дальний путь, их несли, словно провиант, на руках. Тащили с собой хлеб и кружки с пивом, чтобы суметь выдержать долгие часы ожидания до тех самых пор, пока не приведут приговоренных. Музыкант на ходу проверял свою флейту и был благодарен, когда его пригласили сесть в повозку запряженную ослом. Его флейта постукивала о деревянную решетку; настроив ее, он заиграл, чтобы развлечь людей, и путь уже не казался таким долгим.