В огне и тишине - [53]

— А ты?! — крикнул автоматчик на Митьку. — Встать! К стенке! Руки!

— Не орите на пацана! — не оборачиваясь, прогудел Костя. — Он гражданский и малой еще.

— Молчать! Разберемся. А ну к стене!

Митька, по-слепцовски вытянул руки и вывернув назад голову, чтоб видеть автоматчиков, двинулся к стенке.

Второй автоматчик, забросив автомат под руку и за спину, проворно подбежал к Косте, привычно и умело обыскал, вытащил из висевшего на поясе чехла немецкий горноегерский нож, из кармана — кремень, стальную плашку и ватный фитиль. Да еще кисет с махоркой. Из нагрудного кармана — документы.

Могучий, кряжистый Костя спокойно и покорно позволял маленькому шустрому солдатику шарить по его карманам, бесцеремонно и бесстыдно ощупывать все его тело.

Митька не понимал, что происходит, но подсознанием чувствовал: случилось что-то страшное. Тело покрылось противным липким потом, глаза стали заплывать слезами, ноги начали мелко и мерзко дрожать.

Автоматчик ловко сверху вниз провел руками по худенькой Митькиной фигуре, нащупал и выгреб из карманов каштаны, хмыкнул, громко раздельно сказал:

— Ни-чего! А тощой-то, тощой, малец, товарищ майор. Не пацан, а кости в кальсонах. Эгей, хлопче, а откуда у тебя воинское белье?

— Я дал, — коротко сообщил Костя. — Видишь — завшивел пацан.

— Отставить разговоры! — это уже прозвучал уверенный, чуть с хрипотцой, притомленный голос.

В комнату, чуть наклонив голову, чтоб не задеть за притолоку, слегка сутулясь, вошел военный с двумя шпалами в петлице. Сел на лавку, положил на стол фуражку, пятерней причесал густые длинные черные волосы. Хмуро, исподлобья глянул на стоящих у стены, потом — на тех, что у дверей. Негромко, властно распорядился:

— Власенко, осмотри двор и окружение. Панькин, исследуй дом. Остальных прошу заходить и усаживаться. Василь Петрович, прошу вас, осмотрите того, что у печки.

Командир с двумя кубиками наклонился над неподвижным Николаем, осмотрел, ощупал, послушал пульс, вытащил из нагрудного кармана какие-то бумаги, распрямился, доложил молча наблюдавшему за ним майору:

— Без сознания. Пульс тридцать пять. Касательное в правый висок и мягких тканей в правое плечо. Шок.

— Добро. Воды! Перевязать! Привести в чувство!

Отдав распоряжение и проследив, как оно выполняется, майор повернулся к Косте и Митьке.

— Мальчик, иди сядь здесь, возле меня.

Митька растерянно глянул на Костю. Тот косо зыркнул, не поворачивая головы:

— Иди, Митька. У тебя — дорога…

«Какая еще дорога», — тупо соображал Митька, подходя к майору и садясь осторожно, будто она горячая, на скамейку. Майор внимательно и как-то грустно посмотрел на Митьку, тихо, по-домашнему просто спросил:

— Сколько ж тебе лет, парень?

— Шестнадцать. То есть, скоро семнадцать, — запутался и смешавшись смолк Митька.

— А мать-отец есть?

— Отец на фронте. И старший брат на фронте. А мать одна осталась, дома, в станице под Ростовом. Вернее, под Кущевкой.

— Та-ак. А ты здесь почему? Сбежал на фронт?

— Нет. Никуда я не сбегал, — заторопился Митька. — Заболел я, ослаб, свалился в кювет и отстал от батальона.

— Какого еще батальона?

— Рабочего. Мы тут укрепления строим. Окопы. Блиндажи. Дзоты.

— Что ты мне плетешь? Какие дзоты, какой батальон? Тебе семнадцати еще нет?

— Нет. Но скоро будет. Через двадцать дней. Через двадцать пять.

— Ну ладно. Хоть через пять. Но сейчас-то нет еще?

— Нет.

— Тогда как же ты сюда-то, аж под Туапсе попал, если, говоришь, дом твой под Кущевкой? Документ у тебя хоть какой-то есть?

— А вот… Сейчас…

Митька начал лихорадочно шарить по опустевшим карманам, постепенно холодея от страха. Карманы были пусты.

— Там твои бумаги, на грубке, сушатся, — не оборачиваясь, сказал Костя.

Митька вскочил, но остановился и вопросительно посмотрел на майора. Тот кивнул головой и, пока Митька бегал к печке, спросил Костю:

— Почему на печке? Почему сушатся?

— Стирал я его шмотки и вшей выжаривал. Невзначай намочил.

— А ну-ка дай сюда твои подмоченные бумаги, — протянул майор руку в Митькину сторону.

Митька бережно, на двух ладонях, поднес еще влажноватую, протертую на сгибах гербовую бумагу.

— Ага. Свидетельство о рождении. Метрика, стало быть.

Митька молчал, не зная, что говорить. Да и вообще — непонятно, как себя вести, что делать. И долго ли будет сопеть носом в стену Костя и неподвижно лежать Николай. И кто он этот… майор. Ну да, майор. Две шпалы на петлице.

В избу вошел лейтенант, обратился к майору:

— Товарищ военврач! Для санбата место самое подходящее. И вода рядом, и лес — палатки можно укрыть. И дорога сюда каменистая — в любую непогоду проезжая. При доме есть подсобки. Дров — запас.

— Добро, — выслушав, заключил майор. — Отправляйте Ефимова за личным составом и оборудованием. Да пусть забежит к особисту, доложит об этих типах. А тот или сам сюда придет, или скажет, что с ними делать… Да! — крикнул уже вслед уходящему лейтенанту.

Тот остановился, обернулся.

— Василий Петрович… Там… Ну, в общем… Об этих двоих, о солдатах… И все. А мальчишку… О нем не надо там… Понимаешь? Он, видите ли, здешний… То есть… — И вдруг, рассердившись, видимо, на самого себя, почти закричал: — Ну что? Не понятно, что ли?