В огне и тишине - [23]

— Полковник Зарелуа, это по вашей части? Почему скупо информируете?

— По нашей линии мы все время работаем в контакте, — доложил Зарелуа. — И сейчас тоже.

— Хорошо. Вечерком подробно доложить.

— Слушаюсь, товарищ командующий.

— Константин Николаевич, — вплотную подошел к командующему Брежнев. — Вы не будете возражать, если я сейчас задержусь здесь, вникну в дела чекистов?

— Вах, дорогой! Это твой хлеб.

Леселидзе улыбнулся одними губами, в то время как глаза были печально-строги и смотрели куда-то в даль пространства, видимого только одному их обладателю.

Когда группа командующего удалилась в глубь подвальных катакомб, начпоарм присел на сложенные столбиком кирпичи, заменявшие нам стулья, закурил, угостил желающих.

Полпачки «Норда» разобрали.

— Берите, братцы, берите. Не стесняйтесь, у меня еще есть. Только уж не обессудьте, не пойму: вы ведь все офицеры… Что, не хватает пайка?

Но Бесчастнов не такой был человек, чтобы смущаться.

— Никак нет, товарищ полковник. Пайка хватает, но мы его не получаем.

— Яснее!

— Да никто нам того пайка не дает, товарищ полковник. Не стоим мы на довольствии. И аттестатов у нас нет. Люди-то мы не вашей армии.

— А какой же?

— Да, честно говоря, ничьи мы, в смысле приписки. Вызвал Тимошенков, привел к Селезневу. Селезнев приказал: «Бери людей, езжай в Новороссийск, организуй работу. Все вопросы решай на месте. Народ вы, говорит, тертый. Не пропадете. Действуй!» Вот и действуем… на подножном корму.

Брежнев засмеялся:

— Тертый, стало быть, народ… — весело повторил он. — А что? И верно ведь — не пропали? А?

— Да пропасть-то не пропали. Но и жили, как старцы на паперти.

— Ладно. Сами виноваты. Не там скромность проявили. Надо было сразу в политотдел. И никогда не забывайте, что вы, чекисты, всегда, повсюду должны работать в контакте с политработниками. Дело у нас с вами общее… Ладно, политзанятия я еще успею не раз провести. А сейчас надо вас накормить.

Брежнев раскрыл планшет, написал несколько строк в командирском блокноте, вырвал листок, протянул Бесчастнову:

— Это на первый случай. А завтра-послезавтра представь мне полный список своих орлов, кто, где, при какой части. Распоряжусь, чтобы взяли вас на довольствие.

На другой день, к вечеру, мы уже «на законном основании», «согласно аттестату», запрятали в вещмешки хоть и скудноватые, но свои, кровные десантные пайки: по две балки «второго фронта» (так бойцы называли американскую тушенку), по три селедки, по буханке подсоленного морской водой геленджикского хлеба, по десять кусочков сахару и по шматку желто-прозрачного с черной шкурой дельфиньего сала. Жить стало веселей, хотя немец в каждым днем добавлял огонька.

Как-то в начале мая вернулись на Мысхако с задания. Мы должны были выйти на связь с подпольем комсомольцев и молодежи в станице Голубицкой, где, по поступившим данным, был предатель, но опоздали: гестаповцы разгромили организацию и расстреляли юных патриотов. Так что настроение у всей нашей группы было гнусное. Доложив результаты, я забился в дальний угол подвала, попытался заснуть: и не спал пару ночей, и хотелось забыться. Только закрыл глаза — кто-то больно долбанул в бок.

— Какого черта! — почти заорал я.

— Не поминай всуе черта, яко же и Господа Бога нашего, сын мой, — прогнусавила надо мной чья-то знакомая, но небывало запущенная, неряшливая рожа.

Я рывком сел.

— Осени себя, отрок, — положил мне на плечи дубленые солдатские руки новоявленный мессия.

И тут я его узнал.

— Петя! Чертушка! Живой! Откуда?

— Ага! Проснулся, паразит? Много вопрошахом, единожды отвечахом: оттуда.

— Да брось юродствовать, Жадченко, — начал я злиться. — О тебе ж докладывали… В общем…

— Что? Отпели раба божия? А я — вот он. Разрешается трогать руками. — И он дурашливо повернулся спиной и отставил зад.

Я сгреб Петра в охапку, потащил на себя и усадил рядом на жесткую свою постель:

— Перестань дурачиться, Петь. Говори толком.

— Толком? — сразу как-то успокоившись, переспросил друг. — А если толком, то нет ли у тебя, братишка, завалящего сухарика? А может, и кипяточка? Страсть люблю тепло в животе — аж душа греется.

Тут я только разглядел, что лицо Жадченко представляло собой череп, обтянутый серо-коричневой кожей, из которой топорщились, торчали, свисали какие-то неряшливые грязно-рыжие клочья волос.

Я лихорадочно развязал свой вещмешок, в котором был только сегодня полученный и еще не тронутый продпаек:

— Сейчас, Петя, прости. Я быстро. Кипяточку. Тут, у ординарцев. Потерпи.

Я бормотал, не совсем соображая что и зачем. И делал все почти механически. А когда прибежал с котелком кипятка, Петр уже спал, так и не донеся до рта зажатый в руке кусок хлеба. Лег с ним рядом по-фронтовому; спина к спине, чтоб согреть, укрыл своей шинелью, сам остался в стеганке. Не спалось. Думал о судьбах людских. Вот Петро… Говорят: люди из легенды. Легендарные люди. Герои, богатыри… Ну какой Петька богатырь? Он и мне-то по уши! А я, ну не то чтобы… однако самого что ни на есть среднего роста. Так, метр семьдесят.

Правда, Петя покоренастее, в кости крупнее. Да в этом ли дело? Вот ушел с заданием во вражеские тылы на Тамань. Какая там обстановка, как обосноваться, с кем придется работать, на кого опереться, кого привлечь в помощь — на все эти вопросы ясных ответов не было. Надо было ориентироваться и принимать решение на месте.