В одну реку дважды - [8]

— Целых две недели, по утрам, я варю кофе, но ты ни разу не предложила сделать это сама. Вывод, либо ты привыкла, что кофе варит мужчина, что маловероятно, либо ты его не умеешь варить вообще.

— Чего это маловероятно? — возмутилась я.

— Для того, чтобы мужчина варил тебе кофе, он должен, как минимум, у тебя быть. Мужчина, естественно, а не кофе. А его у тебя нет, во всяком случае, такого, который оставался бы у тебя ночевать.

— С чего ты решил? — нахмурилась я.

— Извини, но опыта у тебя нет, — он хмыкнул.

— И ты только сейчас об этом говоришь? — я покраснела до ушей.

— Я разве сказал, что мне это не нравится? — улыбнулся он, привлекая меня к себе.

Когда уже одетая, я вышла на крышу и последний раз окинула взглядом дивный город, мне показалось, что можно, можно вернуться, сюда, на эту крышу, к этому мужчине и все будет, как раньше. Всегда. Подошел Эрик, встал рядом и, показывая рукой в сторону Эйфелевой башни, сказал:

— С нее тоже видна эта крыша, я покажу тебе… потом. — Я молча кивнула головой. Эрик тоже помолчал, потом обнял меня и сказал: — Я хочу, чтобы мы были вместе. Всегда. Ты веришь мне? — Я опять кивнула, старательно отводя глаза. — Ты должна мне верить, — строго сказал он, крепко прижимая к себе. — Возьми это, — он снял с шеи цепочку с медальоном и надел на меня.

Такси остановилось возле кампуса. Эрик чмокнул меня в переносицу. Я улыбнулась и выскочила из машины. Еще дома мы договорились, что не будем обниматься в такси и оглядываться. Мы уже простились, сказали друг другу все, что хотели и могли. За спиной взревел мотор. Все-таки я не выдержала и обернулась — улица была пуста.

В холле меня встретила веселая компания: политрук и бледная растрепанная Вилька.

— Ну вот, я же говорю, — громким голосом заверещала Вилька, — Все на месте, никто не потерялся.

Политрук стоял мрачнее тучи. Вилька из-за его спины показывала мне кулак и хватала себя за горло, делая страшные глаза.

— А в чем дело, собственно говоря? До автобуса еще есть время, могу я погулять по Парижу в последний раз? Не тридцать седьмой год, правда ведь, Сергей Петрович? Или как?

Секунду он смотрел на меня, испепеляя взглядом, а потом махнул рукой:

— Черт с вами! Быстро по номерам, собирайтесь. Автобус через пятнадцать минут, а вы тут…, — и пошел прочь, почти побежал, бормоча на ходу: — Тридцать седьмой… да я и без тридцать седьмого тебе…ремнем по заднице… детский сад…

— Ну, ты молоток, — заявила Вилька, — «не тридцать седьмой» — обхохочешься. Вообще-то, он дядька вредный, смотри… А я-то страху натерпелась. Я ведь думала ты не придешь — останешься.

Я опустилась на кровать.

— Знаешь, если бы он сказал «останься», ни минуты бы не задумалась. Но он не сказал.

Вилька подозрительно на меня покосилась, видимо, ожидая, что я заплачу. Но слез не было, только какое-то тихое, безразличное отупение. Больше книг на сайте кnigochei.net Вилька уже собрала вещи и свои, и мои. По дороге в аэропорт я даже в окно смотреть не могла, так мне было больно. В одном месте произошла какая-то заминка. Вилька выглянула в противоположное окно и вскрикнула, лицо ее побледнело. «Там авария», — прошептала она. Я посмотрела на нее равнодушно и отвернулась.

Самолет взмыл в воздух, набрал нужную высоту. Стюардессы покатили столики с напитками. Я открыла, было, рот, но не успела произнести ни слова, как Вилькин голос произнес: «Водки, будьте добры». Мы посмотрели друг на друга, чокнулись пластиковыми стаканчиками и дружно сказали: «За тебя». Потом я откинулась на спинку, сплела руки на груди и провалилась в сон.

Самолет приземлился, мы вывалились с трапа.

— Здравствуй, слякоть, — воскликнула Вилька, кутаясь в свой эфемерный плащик.

Я тоже зябко поежилась в тонкой осенней курточке. Холодно, бр-р! Хорошо хоть почти всех встречали родственники и меня в том числе. За Вилькой приехал отец, а за мной Жора, вместе с мамой естественно. Вилька с любопытством оглядела нашу веселую компанию.

— Хватит уже на него волком смотреть, — упрекнула она шепотом. — Простить не можешь? Любовь зла, сама должна понимать…

Я нахмурилась и ничего не сказала, помахала ей на прощание рукой, села в машину, и мы поехали. Мама всю дорогу весело щебетала, расспрашивая о Париже, я старалась отвечать впопад, а сама думала: «И ничего я волком не смотрю. Это так кажется» Хотя, конечно, мне долго пришлось привыкать к маминому мужу. Правда, я старалась делать вид, что все в порядке, но он, вероятно, чувствовал, что я не пылаю к нему любовью, поэтому особо ко мне не лез с любезностями. Так мы и жили, стараясь сохранять паритет.

Дома меня первым делом накормили, я разомлела и начала доставать подарки. Маме очень понравилась помада шикарного цикламенового цвета. Мама у меня красавица — пепельная блондинка, с потрясающей фигурой и голубыми глазами. Я подозреваю, что папа влюбился в нее из-за сходства с той самой певичкой из Гданьского бара. Жора, напротив, был не так уж красив, зато являлся полной противоположностью отцу: никакого романтизма, мастер на все руки и к тому же обладал веселым покладистым характером. Ему я привезла галстук яркой попугайской расцветки.