В одном населенном пункте - [45]

— О, мы знаем, что вы прекрасный докладчик. Вы только не смущайтесь, вы выступите на слете, расскажите народу о своем методе работы. Просто и деловито. Вы так должны сказать своим товарищам, чтобы они, глядя на вас, сказали себе: да чем же мы, чёрт возьми, хуже этого Андрея Легостаева? Я уверяю вас, если вы зажжете в них искорку соревнования, зароните в их души зерно творчества, то мы добьемся перелома в работе.

Я вспомнил то утро, когда Егоров с опухшей ногой лежал на кровати, обложенный газетами и книгами, когда он читал мне вслух тургеневский рассказ «Певцы» и искал решения, как лучше использовать мощности, как лучше перегруппировать партийные силы в забоях и лавах. И мне кажется, что мысли и думы, которые волновали его в то майское утро, нашли свое отражение на этом заседании бюро райкома, когда обсуждался вопрос о наилучшем использовании врубовых машин.

Он все время держал в центре внимания заседания главное и решающее — вопрос об использовании мощностей. И он не давал никому отклоняться в сторону от этого главного и решающего. Он как бы хотел дать понять людям, от которых зависела судьба района, что мы вступаем в новую полосу развития, что перед нами стоит главная проблема — освоить мощности. Предлагая выступить Легостаеву и другим товарищам, он подталкивал их разобраться: видят ли они, куда идет жизнь, кто растет и что растет, кто стареет и что стареет…

Герасим Иванович попросил слова. Он встал и пошел быстрыми шагами к столу, за которым сидели Егоров, Приходько, Панченко. Он шел быстро, бросая сердитые взгляды. И все заулыбались и оживились: что скажет Герасим Иванович.

— Ближе к жизни трудящегося человека, — сказал Герасим Иванович. Он посмотрел на товарищей, сидевших в президиуме, на Егорова, потом на Панченко, потом на Степана Герасимовича, своего сына. На молодом Приходько он несколько задержался. Ко второму секретарю райкома у него были свои повышенные требования. — Ближе к жизни трудящегося, — повторил он.

— То правда, Герасим Иванович, — раздался голос Панченко.

Старый горный мастер ни минуты не сомневался в том, что чем ближе к жизни трудящихся, тем короче путь к победе. И он напомнил всем сидевшим на заседании бюро, что в борьбе за использование всех механизмов, всех мощностей нужно идти от человека, от души человека.

— Душа, — сказал он, — это великий фактор. — И. оставаясь верным себе, заговорил стихами:

«А сердце человечье — с кулак величиной…

Горит и светит вечно на весь простор земной».

Наконец пришлось выступить и Пятунину. Он думал, что ему удастся ограничиться декларацией. В своем обычном тоне он стал заверять районный комитет партии, что в самое ближайшее время шахта добьется перелома в работе и что он, Пятунин, обещает районному комитету партии и всеми уважаемому первому секретарю райкома партии…

Но Егоров не дал ему договорить. Он резко оборвал его, сказав:

— Ваш, как вы говорите, уважаемый секретарь райкома партии просит прекратить эту болтовню и говорить по существу, как подобает большевикам.

Улыбка исчезла с лица Пятунина. Он что-то пробормотал, стал рыться в бумажках и даже в порядке самокритики сказал, что у них на шахте заглохло дело о соревновании. Но что после лекции товарища Легостаева дело несколько подвинулось вперед.

— Лично я, — сказал он, — обещаю вплотную заняться этим вопросом. — Свое выступление он закончил бодро. — Если я в чем-нибудь неправ, то надеюсь, что меня поправят вышестоящие товарищи.

— Ну а если нижестоящие? — раздался вдруг спокойный голос Тихона Ильича Мещерякова.

Эта реплика смутила Пятунина. Он растерянно пожал плечами и под общий смех вдруг сказал своим нежным тенорком.

— Прелестно… Лично я за то, чтобы нас критиковали и нижестоящие товарищи.

Он хотел было сесть, считая, что на этом его выступление окончилось, но ему не дали уйти. Его стали забрасывать вопросами, или, по выражению Егорова, обстреляли — он едва успевал отвечать. И первый удар ему нанес Илларион Федорович Панченко. Он спросил Пятунина, какой у него процент использования мощностей.

— Ноль пять, — упавшим голосом сказал Пятунин.

— Стало быть, имеются на шахте резервы, которые вы мало используете? Так сказать, жирок?

Пятунин задумался. Он-то хорошо понимал, что-может последовать за его ответом. Ведь если скажет, что шахта имеет солидный жирок, то еще могут накинуть план. Он посмотрел на Иллариона Федоровича, на своего старого друга, и мне казалось, что он хотел ему сказать: «Илларион Федорович, вы ведь прекрасна знаете, что я, собственно, даю добычу на одном участке, что у меня низка производительность на других участках и что коэффициент использования мощностей у меня, конечно, низкий… Но вы ведь прекрасно знаете, Илларион Федорович, что если вам нужно для очередной сводки суточной или месячной добычи в комбинат покрыть недостающий процент, то я, Пятунин, всегда пойду вам навстречу и этот процент вам дам, чего бы это мне ни стоило. А уж как я дам этот процент, об этом знаем только я да вы…»

— По-хорошему? — вдруг спросил он, обращаясь к Иллариону Федоровичу. И этот его вопрос можно было так истолковать: «А план ты мне не накинешь, если я скажу правду?»