В объятиях Кали - [18]

– Растет, растет! – завопила она.

На боку статуи появилось небольшое утолщение, оно медленно вытягивалось – так медленно, что, казалось, всегда было на этом месте, однако, присмотревшись, можно было заметить несколько маленьких отростков – на растущей руке намечались пальцы.

Кали говорила с ними, и они Ее поняли.

У нее вырастала еще одна рука.

И руку нужно было кормить.

Глава пятая

Компания “Джаст Фолкс” внесла несколько поправок в должностную инструкцию стюардов. Римо не понимал, что это означает, и тогда инспектор сказала ему:

– Когда пассажир хочет в туалет, не надо читать ему лекцию о том, как управлять своим мочевым пузырем.

Инспектор была привлекательной темноволосой женщиной с обаятельной улыбкой; в ее поведении ощущалась отчаянная решимость, которая возникает, когда люди вдруг осознают, что дела идут не так уж хорошо. Она уже пообвыклась в компании “Джаст Фолкс” и не считала зазорным, что в полетах за пользование туалетной комнатой брали дополнительную плату, а напротив, видела в надзоре за этими поборами священную обязанность персонала.

– За каждое посещение туалета мы берем двадцать пять центов, – говорила она Римо. – К концу полета плата возрастает до четырех долларов. Поэтому, пожалуйста, вразумите своего коллегу и запретите ему давать инструкции, как избежать посещения туалета.

– А почему к концу полета плата возрастает до четырех долларов?

– Мистер Бейнс считает, что к концу путешествия пассажиры становятся довольно невыносимыми, так что это своего рода вознаграждение. Плата идет по возрастанию. Сначала – двадцать пять центов, после взлета – пятьдесят. И так далее.

– Но это грабеж, – сказал Римо.

– Никто не заставляет пассажиров пользоваться нашими туалетными комнатами.

– А что им делать?

– Надо быть предусмотрительнее и посетить туалет до отлета.

– А как объяснить пассажирам, почему плата так резко возрастает?

– Обычно мы говорим, что к концу полета расходуется больше горючего, и дополнительные нагрузки увеличивают траты.

– Не буду я требовать лишние деньги за удовлетворение естественной потребности.

– Тогда убыток покроют за счет вашего жалования.

Уже в следующем рейсе Римо первым делом раздал пассажирам закуски и содовую воду. Вырвал замки из дверей туалетов. Выдал всем бесплатно подушки и посоветовал после окончания полета забрать их домой как сувениры. Затем стал приглядываться к сидящим в салоне людям: не замышляется ли здесь новое убийство? Ему уже стало известно, что студент, летевший в его прошлый рейс, найден задушенным и ограбленным.

Но нет, его внутреннее чувство говорило, что пока ничего не планируется.

Позже он спросил Чиуна:

– Папочка, ты излучаешь ощущение смерти?

– Я не считаю смерть злом. Поэтому не излучаю, – ответил Чиун.

– Значит, могут существовать и другие люди, тоже не считающие смерть злом, – задумчиво произнес Римо. – И тогда они тоже не будут излучать смерть.

– Вполне возможно.

– Не могу поверить, что на свете ходят обученные профессионалы-убийцы, которые одновременно занимаются мелким воровством, – сказал Римо.

– Они могут и не быть обученными профессионалами. Тут возможна другая причина, – возразил Чиун.

– Какая?

– Поживем – увидим, – ответил Чиун и вернулся к пассажирам.

Ему нравилось быть стюардом, особенно если пассажиры оказывались покладистыми и делали то, что им говорили. Больше всего он любил обеспечивать их безопасность, рассказывая, что нужно делать в случае катастрофы.

– Крылья от самолета всегда отваливаются вот так, – показывал он. – Если это случится, старайтесь чувствовать себя не частью самолета, а частью Космоса.

– Вот как! И что же нам для этого делать? – не выдержала толстуха в салоне для курящих.

– Прежде всего, надо изменить вашу гнусную систему питания, – отозвался Чиун, тогда же решивший, что на его рейсах не будет салонов для курящих.

Он старался занять время пассажиров чтением, принеся несколько своих петиций и отрывки из поэзии Унг, где автор воспевал первый лепесток первого цветка в первое утро после сотворения мира.

– Не по душе мне эти цветастые разглагольствования, – попробовал было сопротивляться один молодой человек. – Лучше пойду покурю.

Но Чиун доказал ему, что вовсе не обязательно пользоваться пристяжным ремнем, чтобы сидеть как привязанный в кресле. Он проделал некоторые манипуляции с позвоночником юноши, и тот вдруг сразу по-новому оценил стихотворение. Он полюбил его всей душой.

Тогда Чиун сказал, что ему не нужно одобрение, вырванное силой, это не одобрение, а чистой воды притворство. Но юноша клялся, что проникся любовью к стихотворению, и слова, похоже, шли от сердца. В глазах его стояли слезы.

Чиун часто обходил пассажиров и беседовал с ними. Особенно по душе ему были рассказы родителей о неблагодарности детей, и тогда он подзывал Римо, чтобы тот тоже послушал.

В тот раз Римо обратил внимание на молодую блондинку с молочно-белой кожей, которая благоговейно внимала пожилому джентльмену, распространявшемуся по поводу спастических тканей в неспастическом мире – так он это называл.

Вокруг все спали, поверженные в сон вечной поэзией Унг. Все, кроме девушки. Ее голубые глаза были широко раскрыты, ее, казалось, глубоко потрясла мысль, что не стоит пытаться продать неспастическую ткань в спастическом мире и наоборот. Мужчина же был, несомненно, коммивояжером. Римо понял это по хвастливым выражениям, которые звучали бы уместно разве что в устах Наполеона или Александра Македонского.