В незнакомой комнате - [39]

— В другой раз, — соглашается она. — Хотите поговорить с Жеромом? — И хотя автомат стремительно глотает деньги, он понимает, что должен.

Сквозь треск на линии до него доносится короткий разговор, и когда Жером берет трубку, по голосу ясно, что он уже знает.

— О, но почему?

— Нет денег, — повторяет он снова, — нет времени.

— Приезжайте, приезжайте.

— Уже поздно. Я в аэропорту.

— Я все вам возмещу, — говорит Жером, — обещаю.

— В следующий раз.

— Да, я хочу совершить путешествие. В будущем году.

— Куда?

— Не знаю. Возможно, по Африке.

— Это будет замечательно, — говорит он. Это похоже на приглашение, хотя слова, как всегда, не произносятся.

— Жером, мне надо идти. Деньги.

— Не понимаю.

И тут связь прерывается. Он медленно вешает трубку, раздумывая, не позвонить ли снова, но он уже сказал то, что должен был сказать, да и действительно пора идти. В другой раз.

Друзья, живущие в Лондоне, купили дом в деревне, в трех часах езды от Кейптауна, и когда я очутился в Лондоне проездом, предложили мне пожить в нем. Подумайте, вам там будет удобно, дом пустует, и мы будем только рады, если кто-нибудь за ним присмотрит.

Он обещал подумать и на следующий день, перед отлетом из Лондона, позвонил и сказал, что согласен. Предложение казалось в каком-то смысле ниспосланным судьбой. Ему некуда возвращаться, и он знает, что не может больше жить так, как жил раньше, в бесконечном движении и неприкаянности. Так что идея пожить в доме, вдали от всех старых знакомых мест, кажется новым началом, возможностью обрести очаг.

Переезд дается нелегко. Приходится нанять фургон и уговорить друзей помочь ему забрать вещи со склада камеры хранения и доставить их. Жилище оказывается не похожим ни на одно из тех мест, где он жил раньше. Это деревенский дом, неотделанный, с крышей из пальмовых листьев, цементными полами и мельницей, колесо которой вращается за окном спальни. Друзья помогают ему разгрузиться и почти сразу же уезжают обратно в Кейптаун, оставляя его посреди множества громоздящихся друг на друга коробок.

В первую ночь он сидит на крыльце черного хода, глядя на заросший сорняками задний двор и дальше, на огни грузовиков, изредка проезжающих по единственной дороге, которая проходит через примыкающий городок. Он наблюдает, как луна восходит над каменными вершинами, над долиной, тихо накачивается шерри и пытается разобраться, что же он сделал с собой теперь.

Однако в течение нескольких следующих дней, в которые он метет, моет, распаковывает коробки и расставляет вещи по местам, отношение к новому дому улучшается. Дом ему не принадлежит, но ему не нужно из него уезжать до тех пор, пока он сам того не пожелает. По мере того как расположение комнат и шелест крыши становятся привычными, между ним и этим местом возникает своего рода интимная связь, они пускают усики и прорастают друг в друга. Процесс углубляется, когда его жизнь выплескивается за стены дома и он начинает выпалывать сорняки в саду, прокапывать бороздки и пускать по ним воду к фруктовым деревьям и розовым кустам. Когда же старые, мертвые на вид ветви начинают выпускать почки и листья, а затем взрываются ярким многоцветьем, он чувствует себя так, словно то же самое происходит внутри его самого.

Потом маленький городок и даже пейзаж, окружающий дом, тоже оказываются связанными с ним, между ним и миром исчезают разрывы, он больше не отделен от того, что видит вокруг. Теперь, когда он выходит за дверь, он делает это не для того, чтобы сесть в автобус или найти очередной отель, а для того, чтобы совершить прогулку по горам и вернуться домой. Домой. Иногда он останавливается посреди проселка, по которому идет, оборачивается, чтобы взглянуть на приютившийся в долине городок, и всегда находит среди крыш ту маленькую, под которой будет сегодня спать.

Он больше не чувствует себя вечным странником, ему трудно даже поверить, что когда-то он именно так себя воспринимал, и когда он решается написать письмо Жерому, то похож на иностранца, подыскивающего слова. Он рассказывает о том, где находится, что чувствует, живя здесь, и выражает надежду, что Жером когда-нибудь приедет к нему погостить.

Через неделю после того, как он отправляет письмо, приходит конверт из Швейцарии. Он не узнает почерка, но штемпель виден отчетливо, и он с волнением садится читать. Когда он вскрывает конверт, из него выпадает его собственное письмо, как осколок вернувшегося прошлого. На твердой карточке, вложенной в конверт, написано: «Уважаемый сэр, с прискорбием сообщаю Вам о кончине Жерома. Он погиб 26 ноября в результате аварии, в которую попал его мопед. Его мать попросила меня вернуть Вам Ваше письмо». Подпись внизу ему незнакома. Даже сейчас, когда он сидит в эпицентре беззвучного белого взрыва, та отдельная, наблюдающая за ним часть его сознания возвращается и читает записку через его плечо, пытаясь разобрать имя, отмечая все странности языка, стараясь вычислить когда это случилось. За неделю до того дня, когда я вернулся домой.

Путешествие — это жест, прочерченный в пространстве, он исчезает, не успев завершиться. Ты перемещаешься из одного места в другое, потом еще в другое, а за тобой уже нет и следа твоего там пребывания. Дороги, по которым ты шел вчера, уже заполнены другими людьми, никто из них не знает, кто ты есть. В комнате, где ты спал прошлой ночью, в той же кровати уже лежит другой человек. Пыль запорашивает твои следы, отпечатки твоих пальцев уже стерты с двери, с пола, со стола, а ошметки и крохи твоего пребывания, которые ты мог обронить там, выметены, выброшены и никогда не вернутся назад. Сам воздух смыкается, как вода, у тебя за спиной, лишь только твое присутствие, казавшееся столь весомым и постоянным, завершается. События случаются один раз и никогда не повторяются, никогда не возвращаются. Только в памяти.