В неверном свете - [70]

— Вариант первый: я долго работал в Германии. — Дункан скромно улыбнулся. — Когда люди, по глупости полагая, что это принесет им большую свободу, снесли Стену, ваша мерзкая страна была некоторое время прекраснейшим местом на свете. Можно было бы сказать, что меня тогда никто не замечал, но я вообще никогда не выделяюсь из толпы.

— Неправда, — возразил Тойер. — Мне вы сразу бросились в глаза.

— Случай. Случай поначалу бывает сильней, чем воля, но все поправимо, и мы к этому идем.

Мысль Тойера работала спокойно. Казалось, что-то оберегало его от смертельного страха, который он, ясное дело, должен был испытывать. Надо бы выяснить, в чем тут дело.

Кельнер принес заказанную еду.

— Вариант второй, — продолжал Дункан, пережевывая лосося, — я немец. Вьетнамский ублюдок из бывшей ГДР. Имитировать легкий британский акцент не проблема. Вариант третий: я монгол, германист из города, о котором вы даже не слышали. Только в тюрьме, куда я попал как политический заключенный, я вошел во вкус того, что вы именуете злом. В тюрьме той страны, которой больше не существует, — не осталось ни документов, ничего.

— Лосось превосходный, — солгал Тойер. — На самом деле я люблю рыбу. Просто я догадывался, как вы поступите.

Дункан и бровью не повел.

— Бросьте, господин полицейский. Неужели вы полагаете, что можете меня уесть, вы, борец за свет, аккорды и добро. — Он снова расхохотался.

— Я могу спеть вам песню. Она вам понравится.

Дункан с интересом посмотрел на него:

— Так вы еще глупей, чем я думал. Что ж, валяйте. Например, ваш местный хит, что-то типа «Потерял я сердце в Гейдельберге». Это прозвучит весьма актуально: ведь я вас застрелю. Прямо на глазах у мальчишки, и тогда он отдаст мне картину.

— Вас поймают.

— Меня никогда и никто не поймает. Ведь вы даже не можете сказать, кто я — японец, китаец, вьетнамец или монгол, и знаете почему? Этого не знает никто. Кого станут искать ваши люди? Азиата, владеющего немецким?

Тойер перебрал свой репертуар абсурдных выходок. Надо довести парня до безумия, это всегда безотказно срабатывало, со всеми…

— Я усыновлю вас, — предложил он, — вы будете моим сыном. И осенью мы станем запускать змея.

— Послушайте, — Дункан разозлился, но чуть-чуть, — то, что планирую я, самый элегантный вариант. Но я могу пристрелить вас и здесь. Просто так. Потом выйду, поеду в Мангейм и выбью из мальчишки дурь. Если вы поедете со мной, у вас еще останется надежда. Может, я сделаю ошибку, выпущу вас на миг из поля зрения, кто знает? Вот что я предлагаю.

Тойер молчал. Дункан заказал горячее. Себе равиоли с трюфелями, а Тойеру тушеную рыбу.

— Вам не понравился лосось? — спросил кельнер. Дункан оставил кусочек на тарелке.

— Все замечательно, — ответил вместо него Тойер. — Только мой друг не очень разобрался в меню и заказал не то, что хотел. Он не любит рыбу.

Дункан засмеялся, оценив остроумие противника. Так китобои, должно быть, оценивают свою могучую жертву, прежде чем вогнать в ее тело стальные крючья. Потом явно наслаждался каждым кусочком на своей тарелке.

— Зря вы не согласились на равиоли, — издевался он. — Впрочем, рыба тоже выглядит весьма аппетитно.

Тойер машинально жевал.

— Ваш образ жизни, господин Дункан… вот только должен ли я вообще называть вас Дунканом? Итак, в любом случае, ваш образ жизни позволяет вам ощущать как бы свое превосходство над миром. Признаюсь, тут мне с вами не сравниться. Я стараюсь тем, кто еще не окончательно испорчен, по возможности оставлять какие-то шансы, а вы убиваете направо и налево, не задумываясь. Но если бы все были такими…

— Не все такие, как я, — сухо оборвал его Дункан.

— Мальчишка, которого вы убили просто так, — поступок, далекий от совершенства. Вашему заказчику это едва ли понравится — такая бессмысленная брутальность.

— Мальчишку я прикончил, потому что был раздражен и иначе не смог бы заснуть. Снятие стресса — весьма здоровая вещь.

Тойер подумал: если у него еще остается шанс, то он кроется здесь, в этой его заносчивости.

После кофе — полицейский отказался от десерта — они направились в Мангейм.

По крыше барабанил дождь. Тойер гнал машину быстро, без страха — он был за порогом страха. Теперь он прикидывал, не направить ли машину в стену, может, ему еще удастся выжить. Но не сделал этого. Он подчинялся. Разделительная полоса отбрасывала в небо белое стаккато в такт его сердцу.

— Я буду называть вас Перкео, — сказал он. — Так звали карлика, придворного шута курфюрста. Говорят, он выпил большую бочку вина в замке. Всегда, когда ему предлагали вино, он говорил на родном итальянском языке: «Перке но?», то есть: «Почему бы и нет?» Гейдельбержцы рассказывают, что он однажды выпил по ошибке воды и от этого умер. Вы тоже когда-нибудь выпьете воды, Перкео.

Ответа не последовало, но, когда они покинули автобан и остановились на первом красном светофоре, Дункан резко ударил его в набитый рыбой желудок. Тойер скорчился от боли, но сжал зубы и сдержал стон.

— Мне не нравится ваш юмор, — сказал Дункан. — К тому же я слишком высок для карлика.

— Большое начинается с малого, карлики часто мнят себя высокими.

Они медленно ехали по забитым машинами улицам.