В непосредственной близости - [36]
— Мистер Тальбот…
— Знаете, даже такому сухопутному юнцу, как я, это представляется верхом абсурда. Думаю, что…
— Сэр, председателем нашего заседания избран мистер Боулс! — воскликнул Преттимен. — Вам угодно перенести заседание или покинуть нас?
— Позвольте мне, мистер Преттимен. Мистера Тальбота можно извинить, поскольку он счел наше собрание за обычную встречу. Итак, сэр. Мы учредили особый комитет и пришли к определенному решению. Мы хотим поставить капитана в известность не столько о нашем мнении — поскольку сомнительно, что у нас есть право иметь мнение, — сколько о наших переживаниях. Я тут набросал самое основное. Первое: непрерывная продолжительная качка корабля во время его движения при теперешнем его неустойчивом положении представляет настоящую угрозу жизни и здоровью людей — в особенности это касается детей и женщин. Второе: представляется, что существует возможность улучшить ситуацию, изменив курс, уйдя от ветра и направившись в какой-нибудь южноамериканский порт, где имеются условия для ремонта судна и поправки нашего здоровья.
Я покачал головой:
— Если бы такое изменение было необходимо, офицеры позаботились бы.
Олдмедоу каркнул в воротник — так подобные субъекты изображают смех.
— Ради Бога, Тальбот! Они заботятся о корабле и о матросах, а о нас побеспокоятся, когда рак свистнет, причем о солдатах в последнюю очередь!
— Но изменение курса задержит нас на неопределенный срок.
— Арабелла и Фиби…
Боулс воздел руку:
— Одну минуту, мистер Пайк. Мы надеялись, что вы, мистер Тальбот, примете нашу сторону. Но вообще-то играет ли ваше участие какую-либо роль?
— Прошу прощения, сэр?
— Не поймите меня превратно. Я хотел сказать, что решение не за вами и не за мной, а за капитаном. Все, что мы сейчас намерены сделать — довести до него наше желание. Я должен вас уведомить, мистер Тальбот, — вы были in absentia[23] выбраны… как бы выразиться?.. Ну, скажем представителем.
— Черт возьми!
— Больше никто не годится, и мы это понимаем. А вот если вы приведете к капитану бедную малютку Фиби, снимете с нее сорочку и покажете ему сыпь, то, думаю, не было бы…
— Мистер Пайк, побойтесь Бога!
— О, если это ниже вашего достоинства, я сам ее отведу…
— Черт бы побрал вашу дерзость, Пайк! Я отведу и ее, и их обеих, и кого угодно! Только, ради Бога, дайте мне подумать! Я был…
Я опустил голову на вспотевшие ладони.
…до боли влюблен в девушку, что скрылась за качающимся горизонтом, голова раскалывается, все болит — внутри и снаружи, а во рту привкус тошноты.
Боулс заговорил мягче:
— Следует признать, мистер Тальбот, что мы все в ваших руках. Никто другой, по-видимому, не может оказать на него влияния. Ваш крестный…
Я покачал головой, и он умолк. Я задумался.
— Вы избрали неверный путь. Ваше обращение к капитану — крайнее средство. Лично я не согласен, что нам следует менять курс. У детей часто бывает сыпь. Вот хотя бы мои младшие братья… Нужно терпеть и плыть через эту пустыню, пока мы не достигнем цели. Но вы затронули мое… Я попытаюсь убедить старшего офицера, чтобы он передал капитану ваши пожелания. Если старший офицер не согласится, или если капитан не станет его слушать, тогда так и быть, пойду к Андерсону сам.
Я оторвал ладони от лица и, моргая, оглядел остальных.
— Нам надлежит действовать с величайшей осторожностью. Положение пассажиров на военном судне… У капитана абсолютная власть. Когда я называл его Великим Моголом, кто мог помыслить, что за поворотом нас ждет такое? Я расскажу о вашем желании старшему офицеру. Он, наверное, на палубе, и сейчас я…
Я откланялся, добрался до выхода, неуклюже прошел через залитый водой коридор, дотянулся до двери каюты и рухнул на койку. Вошел Виллер, дежуривший, похоже, сначала у двери салона, а потом под моей дверью, — казалось, для полного счастья ему потребно не удаляться от меня далее, чем на расстояние вытянутой руки. Виллер помог мне надеть дождевик. Борясь с тошнотой, я пробормотал слова благодарности, а он добавил, что приберет в каюте и «сделает, что можно» с койкой. Я не оценил столь необычное усердие и переполз на парусиновый стул — посидеть и немного собраться с силами. Потом я повелел себе встать и отворить дверь, и тут через порог, который якобы предохранял наши клетушки от попадания воды, хлынул поток.
Я прошел на шкафут, навстречу свету, держась за все, что только мог. Слева был ветер, сверху — серое небо; серое море, грязно-белая пена, мокрый корабль, выцветший, словно отрепья нищенки. Резвившаяся в коридоре вода выглядела пустяком по сравнению с настоящими волнами на палубе, являвшими нешуточную опасность. Повсюду тянулись леера, но доверия они не вызывали, скорее пугали, ибо наводили на мысль, что только эти веревки и стягивают, и держат отсыревшую треснутую посудину — наш корабль.
На полубак, держась одной рукой за леер, пробирался какой-то офицер; волна окатила его по пояс, а сверху ему на голову и плечи хлынул поток пенистой воды. Я дождался короткого перерыва в качке, сделал рывок к наветренному борту и повис под поручнями на кофель-нагеле. Разинув рот, я жадно вдыхал влажный воздух, который в конце концов помог успокоить бунт у меня в желудке. Требование комитета вызвало у меня столь же сильное раздражение, как в свое время просьба Чарльза Саммерса сделать все возможное для злосчастного Колли! Успех этого предприятия, то есть изменение курса и заход в южноамериканский порт, не принесет мне ничего, кроме отсрочки нашего прибытия в Антиподию, что положит конец моим, и без того тщетным, мечтаниям… Я жаждал задержки «Алкионы» у мыса Доброй Надежды — например, они потеряют мачты, а мы спасем их, и я еще раз увижу Марион Чамли перед долгой, бесконечно долгой разлукой!
