В небе Молдавии - [31]

- Не может быть! - изумился Тима.

- Вот те крест, сам слышал!

- Что случилось? - спросил я тихо.

- Петька уверяет, что Ханина сбили в воздухе фашистские летчики.

- Ты что, уже хватанул с горя?

- Пшел к чертям, не веришь? - возмутился Грачев. - Так вот... - И он передал нам случайно услышанный разговор инженера полка с командиром. - Они летали на место катастрофы. В теле летчика и в крыльях самолета были следы пуль.

- И самих их немцы чуть не сбили - пять пробоин в "У-2", сам сосчитал, не верите? Вон, стоит около "ТБ-3".

Да, теперь все начинало проясняться...

Поезд остановился на большой станции. Ярко освещенная платформа выступала из тьмы, как оазис в пустыне. Народу было немного, в основном военные.

- Что за станция? - спросил я нашего проводника, пожилого усача, прогуливавшегося по платформе с фонарем в руке.

- Унгены, - сонным голосом ответил тот.

Унгены! Граница СССР и боярской Румынии.

Где-то здесь упал самолет Ханина. Я посмотрел в темноту, и она показалась мне теперь зловещей и страшной. В ней будто притаилась смерть, та смерть, что унесла Ханина, и казалось странным, почему так спокойно расхаживают здесь военные.

Короткий сигнал, лязг буферов - и вновь темнота, страшная, непроглядная. Оттуда пришла черная смерть. Там, за рубежом Родины, бушевала война, ее смрадное дыхание становилось все горячее, оно уже коснулось нас. Мерно постукивали колеса, поезд все дальше уносил меня к востоку, туда, где смутно угадывалась темная полоска зари.

* * *

Мои опасения были не напрасны. Окружная военно-врачебная комиссия не допустила меня к полетам. И теперь, направляясь обратно в полк, я раздумывал о своей дальнейшей судьбе.

Под гулкими сводами воинского зала было прохладно. Большие задрапированные окна не пропускали городскую жару и создавали приятный, освежающий полумрак.

"Четыре года я жил только авиацией. Сколько с ней связано надежд! Отказаться от них - значит отказаться от всего", - раздумывал я, прохаживаясь взад и вперед и разглядывая развешанные на стенах зала огромные картины. Расстрел рабочих на Потемкинской лестнице в 1905 году; в дымке горизонта силуэт броненосца- это его встречали рабочие, а царские жандармы безжалостно расстреливали толпу. На другой картине был изображен молодой Горький - грузчиком в порту.

Проходя мимо высокого зеркала, я невольно замедлил шаг и заглянул в него. Стройный круглолицый парень в зеленой гимнастерке кисло улыбнулся мне.

"Никакой солидности, - подумал я, - рыжий чуб и тот покорить не можешь, а еще летчик". При этой мысли курносое лицо искривилось, как от зубной боли. "Был летчик, а теперь кем будешь? Еще неизвестно!" Со злости я засунул непокорный чуб под фуражку.

- Любуешься? Хорош, дюже хорош - раздался за спиной знакомый бас.

- А ты все орешь, не можешь свой голосок поприглушить? - смутился я.

- Виноват, буду говорить шепотом, - съязвил Иван Дрыгайло. Он приехал вчера из Бельц, и мы с ним договорились здесь встретиться.

- Когда твой поезд отходит? - спросил он уже серьезно, вытирая платком потное лицо. - Ну, пойдем искать твой вагон.

Где-то в конце перрона посапывал паровоз. У поезда царила обычная вокзальная суета: толпились с вещами люди, бегали проворные носильщики. Все спешили поскорее вырваться из душного города. Перрон глухо рокотал. Смех, шутки, напутствия слышались со всех сторон. Одиноких не было; проводники и те стояли парами и равнодушно разглядывали публику. Радио то и дело сообщало о пригородных и пассажирских поездах. Неподалеку от меня две девушки-веселушки, обнявшись, над чем-то беспрестанно смеялись. Уж не надо мной ли?

В купе было пусто. Я занял нижнюю полку. Дрыгайло присел напротив.

- Так бы вдвоем и ехать, - заметил я.

- Да, скучновато тебе будет.

- Тут, брат, не до скуки. Чем еще вся эта история кончится...

- Ерунда. Отсидишь семь суток - и точка. Потом в Москву подашься: пересмотрят решение.

- Твоими бы устами да мед пить.

- Моими - и горилку можно. Эх, явлюсь я завтра к батьке, попробую, размечтался он. - Як стеклышко! Голубым огнем пышет. Ну, что пригорюнился? Дывысь, якой ты богатырь! Такого в Москве не спишут. Впрочем, не будем загадывать. Я вот в Кишиневе вашего Ивачева встретил. Чернее тучи. На парткомиссии был. Исключили. Так что все может быть.

- Жаль. Хороший человек.

Наш паровоз пронзительно загудел. И сразу же послышались требовательные голоса проводников:

- Провожающие, освободите вагоны.

- Ну, бывай!

Мы обнялись, и Иван торопливо пошел к выходу. Я вышел вслед за ним в тамбур.

- Не падай духом, - крикнул он с перрона. - Все будет хорошо!

- Будь здоров, Иван! Привет старикам!

Скрипнули тормоза, буфера вяло звякнули, поезд тронулся.

- Прошу в вагон, товарищ военный, - строго сказала проводница.

Я перешел на другую сторону тамбура, прильнул к стеклу. Мимо проплыло розовое вокзальное здание, промелькнули садик и водокачка, а потом стремительно начала разматываться зеленая лента придорожных тополей и акаций.

В коридоре послышались голоса.

- Во второе купе, пожалуйста, - говорила кому-то проводница.

"Ко мне подсаживают, - подумал я. - Что ж. Подожду в тамбуре, пока все не утрясется".