В небе Молдавии - [21]

Сброшенный конус лежал за дорогой, на заросшем пустыре, и еще издали мы увидели, как Германошвили ходил лезгинкой вокруг вытянутого на земле мешка. Он выплясывал и припевал в такт:

- В голове мой дыра, на заду мой дыра, везде мой дыра. Ай да командир!

Действительно, результаты превзошли все мои ожидания: тридцать семь попаданий изрешетили полотнище.

* * *

Молодость щедра на воображение и не умеет скрывать своих чувств. Надо было видеть, как мы с Бессекирным и Германошвили радовались сегодняшним результатам...

Мое воображение рисовало непревзойденного снайпера, от одной очереди которого загорится любой вражеский самолет, попадись он только в прицел. Но истины в этом было мало. Во-первых, моя третья стрельба оказалась последней в мирных условиях. Во-вторых, стрелял-то я по спокойной мешковине. Кружись вокруг нее, целься сколько душе угодно и стреляй. Ведь "враг" - всего лишь длинная "колбаса" на привязи. Она не сопротивляется, не нападает, одним словом - мишень.

Но и тут нашлись скептики, не поверившие фактам, И откуда такие берутся? Что ими движет - злость или зависть? Почему радость одного вызывает у этих людей противоположное чувство? Ведь интересы у нас общие и цели тоже.

На этот раз Тетерин и Дементьев высказали предположение, что в моем пулеметном ящике патронов было больше, чем положено.

У "догадки", как и у лжи, быстро выросли ноги, и побежала она не куда-нибудь, а прямо по назначению - к комиссару эскадрильи.

- Сотни полторы, не меньше, - "подкрепляя" мысль Тетерина, ухмыльнулся Дементьев.

Тетерин посмотрел на меня сверху вниз:

- Сколько же вы все-таки заряжали?

- Не знаю, не считал, - угрюмо ответил я. Пушкарев послал за техником по вооружению.

Я стоял и думал: почему правде не верят? Почему сболтнет ханжа и демагог словечко, и оно быстро находит благоприятную почву? По какому праву?

В природе действует закон сильного; в обществе - истина, правда, - то, что делает нас людьми. Неужели ложь сильнее истины? Почему нельзя задушить ее в зародыше? Ведь маленькие ханжи вырастают, некоторые даже пробиваются в "люди", в "начальство". У таких уже не словечки, а словеса увесистые. Красивые - об истине, о долге, о чести... Все, как в сером липком тумане, теряет очертания, и ты чувствуешь себя виноватым, виноватым, виноватым.

Подошел Бессекирный.

- Кто заряжал пулеметы? - спросил Пушкарев младшего воентехника. Грозный тон у него явно не получался.

- Оружейник.

- Кто проверял зарядку ленты?

- Я и вы.

- Как? Я?!

- Вы вспомните... Собрались вылетать на стрельбу, а конус оборвался. На второй - не полетели, чтобы не нарушать плановую таблицу. Полетел Речкалов, и больше мы пулеметы не перезаряжали.

Все прояснилось.

Дневная жара спала. Полеты продолжались. Для учебных тренировок стояла отличная пора. Это хорошо чувствовали и мы, молодые летчики - порой еще гости в прекрасном мире ветров, скоростей и высот, и бывалые авиаторы.

Потому, наверное, майор Иванов и выбрал для высшего пилотажа именно этот час.

Летчики сгрудились у "Стартовки" и с любопытством рассматривали карикатуру на Паскеева. Тот с неимоверно длинной шеей сидел в кабине, голова его свешивалась под хвост истребителя, к которому техник подставлял длинную лестницу и умоляюще упрашивал: "Спустись, посланец небес".

"Герой" стоял тут же и с улыбкой говорил:

- Почему ноги не просунули через кабину? А так - не согласен, нет полного сходства. Немедля обжалую.

- Правильно, Тима, были бы ноги - головы не надо, - согласился Ханин.

Смех офицеров заглушил быстро нараставший гул самолета. Низко над головами - кое-кто даже пригнулся, - разрывая длинным носом воздух, просвистел "миг". Он свечой взмыл в небо, сделал одну восходящую бочку, вторую, свалился на бок и перешел в крутое пикирование.

- Здорово работает, - восхищенно заметил Шульга.

- Кто это?

- Командира полка не узнаешь?

Командир полка Иванов был для нас почти недосягаемым образцом летчика-истребителя. Все знали, что он вместе с Серовым не раз демонстрировал высший пилотаж в небе Москвы.

Сегодняшний его полет был, мне кажется, не случаен.

Наш полк уже получил первую партию "мигов". На днях прибыл второй эшелон с истребителями. Но чувствовалось, что летчики недовольны этими машинами. Поговаривали о плохой маневренности и тяжелом управлении в воздухе, о малой скороподъемности. Больше всех недолюбливал "миги" и открыто говорил об этом инспектор полка старший лейтенант Куриллов. Многие его поддерживали.

Сейчас майор Иванов вовсе не старался блеснуть своим уменьем; Виктор Петрович раскрывал перед нами боевые качества машины. Набрав высоту, он вдохновенно выписывал в небе фигуру за фигурой. И я впервые в жизни понял, что такое высший пилотаж.

Высший пилотаж! Как приятно волнуют эти слова сердце каждого летчика! Петли, перевороты, горки... Самолет Иванова, словно рука художника, рисовал все это на глазах. Да он и был художником, мастером своего дела. Казалось, ему не стоило никакого труда бросить машину отвесно вниз и над самой землей опять взмыть в небо. Все делалось просто, точно. У майора был особый дар, о котором можно только мечтать.