В небе Китая, 1937–1940 - [145]

В его помощи нуждались часто. Кому-то не хватало времени. Для устранения повреждений, полученных в бою. Кто-то не мог разобраться в неисправностях, обнаруженных впервые. Пожалуй, главное состояло в том, что Иван любил людей, не терпел одиночества, первым спешил на помощь. А помочь он умел. Тихо подойдет к самолету, прислушается. Двигатели «подбарахливаает». Он заключает:

— Нарушена регулировка.

А уж в регулировке-то он специалист.

Вот пропала злополучная искра. А Иван обязательно ее обнаружит. По этому поводу всегда шутили:

— Если потребуется, Ваня пе только из мотора, но и из сырого дубового пня искру высечет.

А Иван только улыбался. Его любили. В нем уважали человека, друга, главу семейства. Не каждый из нас мог похвастаться в то время детьми. Только инженер П. М. Талдыкин, отец двух детей, частенько на «перекурах» задумается и, ни к кому не обращаясь, мечтательно скажет:

— Где-то теперь мои глазунчики, где-то мои сероглазочки? В ответ на это Федя Алабугин, наш с Иваном однокашник, проговорит:

— Где-то и моя доченька!

А дочери Ивана прочно вошли в нашу жизнь и стали просто притчей во языцех.

…Как-то уже в Китае составлялся список, в котором требовалось указать семейное положение и состав семьи. Дело дошло до» Ивана.

— Фамилия, имя, отчество?

— Кытманов Иван Степанович.

— Семейное положение?

— Женат.

— Дети есть?

— Две дочери.

— Их имена?

— Не знаю.

То, что Иван не знал имен своих дочурок, обыгрывалось на все лады. А в остряках и юмористах недостатка не было. Каждый, встретив Ивана, считал долгом спросить (в который уже раз!):

— Вапя, дети есть?

— Есть! Две дочери! — охотно вступал Иван в разговор, зная заранее, чем он окончится.

— А не знаешь ли случайно, как их зовут?

— Понятия не имею!

И оба смеются.

Иногда, не дожидаясь расспросов, он заранее показывал два пальца, образующих «V», что в данном случае означало «двойняшки». Потом это стало знаком приветствия при встрече с Иваном.

Наступил день возвращения домой. Путь был длинным и утомительным. Китай пересекали с востока на запад. Медленно ехали поездом, обстреливаемым японцами, стояли в туннелях, на автомобилях преодолевали горные перевалы по пыльной дороге, летели на самолетах с несколькими посадками на китайской земле. Первая встреча с советской землей произошла на алма-атинском аэродроме. Потом — Москва и снова — далекое Забайкалье.

Возвращались мелкими группами. Нас было восемь человек.

В одном из купе ехали домой и мы с Иваном. Последняя наша встреча состоялась в 1939 г. в Москве. Иван Кытманов был вызван в Кремль для получения медали «За отвагу».

Встретились в Москве через несколько лет разлуки. Николай Дмитриевич Зезюлин с палочкой-костыльком, сильно хромал. Постарел. Лицо потеряло округлость, стадо худощавым. Глаза как-то поблекли. Голову покрывала шапка седых волос. И весь его облик был другим, непривычным.

И вспомнилась мне его удивительная история…

В Китае он участвовал в очередном вылете. После удачного бомбометания, уже на обратном курсе самолет был поврежден огнем зенитной артиллерии, а затем подвергся атаке истребителей противника. Идя с нашим самолетом параллельным курсом, они вели по нему огонь сбоку. Одному удалось зайти в лобовую атаку. Но большинство наседало сзади. Оказавшись в хвосте, но не набрав нужной скорости, японцы посылали потоки пуль, рас считывая попасть в мотор, бензобак или в летчика.

А самолет все идет и идет, гудя моторами на форсированном режиме. Стрелок-радист Зезюлин пе остается в долгу. Он ведет ответный огонь. Вот он сбивает один вражеский истребитель. Вскоре поджигает второй. Развернув турель, бьет по истребителю, оказавшемуся сбоку, стреляет через люк по машинам, летящим ниже. По силы не равны. По одиночному самолету огонь со всех сторон.

Вдруг Николай чувствует, как теплая струйка стекает по ноге к подошве унта.

— Ранен, — соображает Зезюлин и сейчас же докладывает командиру.

— Держись! — доносится в наушниках.

— Держусь! — отвечает стрелок.

Но струйка крови течет уже и по второй ноге.

— Еще ранен, — докладывает Зезюлин.

— Держись! Крепись! — подбадривает командир.

— Держусь, креплюсь, — отвечает стрелок. А истребители наседают.

— Кончились патроны, — докладывает Зезюлин.

— Скоро линия фронта, — говорит командир, — потерпи не много.

— Терплю, — как-то вяло отвечает стрелок.

Истребители наседают на самолет подобно хищникам, нападающим на свою раненую жертву.

Зезюлин чувствует, как еще и еще впиваются в него пули. В одном унте хлюпает кровь. В другом тоже мокро. Левая рука безжизненно повисла. Но теперь патронов нет, и это кажется неважным. Он уже прекратил доклады о своих ранениях, но через какое-то время командир сам спрашивает:

— Как дела?

— Ничего, — отвечает Николай, — боли не чувствую. Истребители отстают. Видимо, израсходовали патроны.

Будто сквозь сон, слышит Зезюлин, как необычно гудят моторы. Самолет, видимо, падает. Стрельба прекратилась, но два истребителя продолжают преследование. Потом все исчезает, он теряет сознание. Самолет тянет на одном, да и то не совсем исправном, моторе и теряет высоту. Оставленный преследователя ми, он перетягивает через линию фронта. Но моторы повреждены, нет ни скорости, ни высоты. Только и хватает сил дотянуть до площадки, показавшейся за лесом.