И Юра лег на лопатки.
Весь зал захлопал, а судья объявил:
— Победил в стойке Максимов! Две минуты шестнадцать секунд. Теперь схватка в партере!
По жеребьевке Юре опять не повезло. Он хлопнул по руке судьи, в которой лежал пятачок, и потому должен был стать на четвереньки. Максимов «работал» сверху.
— Что ж ты, школьник, подкачал? — услышал Юра около себя чей-то голос.
Юре было очень стыдно. И в школе не везет, и здесь то же самое! Как хорошо, что его никто не видел из класса! Позор! Лег на лопатки!
Максимов сжимал Юрины руки будто клещами, и из его цепких захватов трудно было вырваться. Впрочем, Юра в партере не особенно вырывался. «Пускай, пускай нападает и тратит силы», — думал он и выжидал момента для атаки.
И вот, когда Максимов подхватил под живот, Юра, вдруг вцепившись в его руку, подтянул ее под себя и резко перебросил Максимова через спину.
— Ура-а! — завопил кто-то на балконе. — Наша берет!
Кажется, это был голос Горшкова. Но как он попал сюда?
В секунду Юра навалился на противника, но, оказалось, продолжать борьбу было уже поздно. Судья дул в сирену.
Юра в недоумении встал на ноги и пошел по ковру в свой угол. Неужели истекло время и победа за активность опять будет присуждена Максимову?
Но странное дело — судья подошел к Юре и, подняв его руку, сказал:
— В партере победил Парамонов за одну минуту тридцать семь секунд.
Оказалось, когда Юра бросил через спину Максимова, тот на мгновение обеими лопатками коснулся ковра.
Ребята опять пожали друг другу руки. Максимов, еще стоя на ковре, улыбнувшись, сказал:
— Ты хорошо меня поймал! Техника!
В раздевалке все тоже хвалили Юру за удачный бросок и говорили о том, что Парамонов «растет».
Вдруг Юра увидел, что в комнату, озираясь, входит Федька Горшков. Он подошел и молча пожал Юре руку.
— Ты как здесь очутился? — спросил Юра и подумал, что этот Пипин Короткий все-таки настоящий друг.
Федя, улыбаясь, подмигнул:
— Мы нигде не пропадем — твоя школа. Ох, и болел же я за тебя!
Потом он сбегал в буфет, заказал чай с лимоном и, вытащив из стакана желтый пахучий ломтик, принес его Парамонову. Так делали все борцы — брали лимон в рот.
В раздевалке появился Иван Антонович.
— Молодец! Молодец! — похлопал он Юру по плечу. — На следующей тренировке разберем твою победу.
— Иван Антонович, — сказал Юра, — вы меня простите, но я больше не приду на тренировку. Я решил в этом году не заниматься борьбой. Я с алгеброй и физикой пропадаю, могу на второй год остаться. Но скажите: почему вы меня допустили к соревнованиям?
— Ты разве ничего не знаешь? — удивился Иван Антонович. — Три дня тому назад на стадион мне позвонила ваша учительница Ирина Николаевна. Мы с ней долго говорили, а потом решили «не лишать человека радости». Ты ведь так говорил, а?
Юра вспомнил свои слова, сказанные им учительнице на улице, и теплое чувство вдруг родилось у него к Ирине Николаевне. Она, действительно, поняла его как человека.
Весна в этом году пришла рано. Уже в середине марта началась оттепель. С мутного, серого неба сыпался влажный снежок и, ложась на тротуар, превращался в коричневую сахаристую жижу. День и ночь неутомимая капель подтачивала нависшие на краях крыш снежные наплывы, и те, вдруг падая средь белого дня, глухо хлопались о тротуары и пугали прохожих.
Бульвары были загорожены мокрыми скамьями, но на переходах, среди взбитой каблуками земли, лежали цепочки красных кирпичей, неизвестно кем сюда принесенные.
После снега в течение нескольких дней шел дождь, и витиеватые ручьи и ручейки, омывая каждый закоулочек, несли к водосточным решеткам серебряные обертки от эскимо, спичечные коробки, окурки.
Под вечер легкий морозец покрывал лужи хрустящей, словно хворост, корочкой и высушивал асфальт.
Воздух становился свежим, бодрящим.
И с каждым днем солнце все чаще и чаще проглядывало из-за облаков.
Однажды Димка, торопясь в школу, около газетного киоска случайно встретил Аню.
После того памятного школьного вечера и скандальной истории с радиолой они не виделись. Правда, Димка как-то думал забежать в женскую школу и взять на ремонт приемник, но, по совести говоря, ему стыдно было туда показываться. И он отложил ремонт на неопределенный срок.
Аня обрадовалась Димке так, словно не видела его сто лет. Она схватила его за руку и, отведя к чугунной ограде скверика, где было поменьше прохожих, закидала вопросами: как живут ребята? Почему они не приходят в школу? Что нового в классе? Где Толя?
Она, казалось, совсем забыла обо всем, что произошло на вечере, и в ее веселых глазах не было ни тени упрека.
Димка сначала не хотел ей рассказывать о школьных делах — зачем выносить сор из избы? — и отвечал односложно: «все хорошо», «да», «нет», но потом, видя, что Аня по-настоящему интересуется его классом, а не ради разговора, рассказал ей и о заметке в стенгазете, и о пионерском сборе, и о Толе Гагарине.
Услыхав, что Толю не рекомендовали в комсомол и поэтому он вот уже второй день не приходит в школу, Аня опустила голову и, раздавив меховым сапожком прозрачную сосульку, сказала:
— Наверно, переживает. Можно представить, какое у него сейчас настроение!
