В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле - [237]

С последним связан еще один эпизод работы на Шпицбергене. В первой половине 80-х гг. в научных кругах самого разного уровня широко обсуждалась теория «ядерной зимы». Разумеется, время от времени обсуждалась она и среди сотрудников нашей лаборатории. Так вот как-то после серьезной работы в морозный апрельский день, сидя в кают-компании, к третьему часу ночи добрались и до этой проблемы. Кто-то высказал мысль, что основные последствия ядерной зимы связывают с загрязненностью атмосферы, изменением солнечной радиации, доходящей до земли, и как следствием всего это существенным изменением климата. Но никто не может сказать, а каковы будут последствия, если ядерный взрыв произойдет в районе интенсивного оледенения или в ледяной толще покровного ледника. Как будет вести себя снежный покров? Поговорили, и поговорили… А на следующий день В. Г. Ходаков с мощной паяльной лампой весь день экспериментирует, а что будет с верхним слоем снежного покрова, если его подвергнуть кратковременному тепловому излучению: на какую глубину проникает тепловой поток, как быстро образуется ледяная корка и т. д. и т. п. Ему было важно понять, в первую очередь, для самого себя суть нового процесса, а уже затем, используя, масштабный эффект, перенести результаты эксперимента на большие пространства. Это был его стиль – при минимуме возможностей получать максимум информации. Выстроить методику исследований простейшими приборами, или создать уникальную методику, а затем и получить уникальные данные.

Он, как немногие, умел в общем вычленить частное, а из частей создать целостную картину. Простой пример: ему хватило одного единственного полета над Шпицбергеном, чтобы по косвенным признакам (посадок и измерений не было) вечером в черновике набросать карту снежности архипелага. И этот черновой набросок поразительно совпал с картой, которая была затем построена на основании многочисленных прямых измерений. Его научная интуиция была безукоризненной. Результаты его точечных снегосъемок, выполненных на Полярном Урале в условиях сложной орографии при минимуме трудозатрат, спустя многие годы были подтверждены площадными работами, которые выполнялись десятком человек с огромным количеством измерений.

Его защита докторской диссертации – это отдельный разговор. Работа была завершена в то время, когда в Институте происходила сложная и длительная процедура реорганизации Ученых советов. Ждать надо было достаточно долгое время, а еще одним советом, принимавшим к защите диссертации такого профиля, был Ученый совет на географическом факультете МГУ. В силу целого ряда обстоятельств отношения между организациями были в то время не слишком простыми, и многие искренне советовали Владимиру Георгиевичу «не соваться в МГУ», а «отсидеться в окопах ИГАНа» до лучших времен. В. Г. Ходаков же всегда придерживался мнения, что аргументированная и доказательная наука выше склок и дрязг. Что и подтвердил своей блестящей защитой в легендарной аудитории 18-07! Голосование было впечатляюще единогласным, а его официальный оппонент Геннадий Николаевич Голубев в своем выступлении отметил, что каждая из глав его докторской диссертации, как минимум, соответствует кандидатской. А глав было около десяти, и все они были объединены одной большой научной идеей.

Научные интересы В. Г. Ходакова были многообразны – подвижка ледника Колка, снежники Заполярья, динамика оледенения Полярного Урала, взаимодействие компонентов природы, древние оледенения Евразии и Северной Америки, взаимодействие полей метеоэлементов и их изменчивость во времени и пространстве, инженерные расчеты в пределах гляциосферы, обоснование технической и экономической нецелесообразности транспортировки айсбергов (одно время на эту тему была уйма печатных спекуляций). Собирался засесть за написание работы под условным названием «Теоретическая гляциология». Мечтал с помощью метода искусственного намораживания создать искусственный ледник. Все расчеты для этого были готовы. Но вот незадача – к тому времени Институт лишился всех своих полевых баз, в том числе самой любимой Владимиром Георгиевичем на озере Большая Хадата на Полярном Урале.

Даже единичная поездка или посещение объекта выливалось в цельную нестандартную (по тем временам, разумеется) статью или вывод. Как пример, его поездка на Камчатку и посещение полюса снежности Евразии.

Его научный язык был понятен всем от стажера-студента до маститого академика. Прекрасно знал математику, в совершенстве ею владел. На равных разговаривал с сотрудниками МИФИ при решении инженерных и технических проблем. Поэтому математические спекуляции в его присутствии никогда не проходили, касалось ли дело теории очередей, или распознавания образов.

Спорить с ним было практически бесполезно – на все контраргументы у него был прекрасно мотивированный и адресный ответ.

Многие ученые сильны в своей области, но плавают в смежных. Он не плавал ни в одной (ни с физиками, ни с палеогеографами, ни с геофизиками, ни даже с археологами).

Человек

Во всех коллективных статьях его фамилия одна из последних – строго по алфавиту. Очень сокрушался, если ретивые редакторы меняли очередность. Соавторов ставил обязательно, даже если их участие было незначительно.