В начале было воспитание - [7]

.

Понимая эту зависимость, уже не удивляешься статистическим данным, свидетельствующим, что 60 процентов лиц, совершивших в последние годы в Германии акты террора, выросли в семьях священников. Трагизм данной ситуации заключается в том, что родители, несомненно, желали детям только добра. Они с самого начала хотели, чтобы их дети были добрыми, участливыми, непритязательными, послушными, любезными, благодарными, умели ставить чужие интересы выше собственных, чтобы они были начисто лишены упрямства, своенравия, эгоизма, а главное, отличались благочестием. Они стремились привить им эти свойства любыми средствами, включая применение силы, вымещая таким образом на детях свою неосознанную обиду на своих воспитателей. И если дети из этих семей, став подростками, сами позволяли себе применять грубую силу, то причину этого следует искать в вытесненных в бессознательное переживаниях боли и унижения.

Разве террористы, захватывая в заложники ни в чем не повинных женщин и детей ради достижения некоей великой цели, не делают то, что когда-то проделывали с ними? Ради воспитания ребенка в духе возвышенных религиозных идеалов взрослые приносили в жертву его душу и убивали в нем живое начало, полагая, что совершают доброе дело. Молодые люди, привыкшие в детстве подавлять свои чувства, не испытывают внутреннего протеста, когда им навязываются некие новые идеалы, к слову сказать, часто прямо противоположные тем «высшим» ценностям, которые им прививали раньше. Так, зачастую весьма неглупые и разные по характеру люди без всякого внутреннего протеста становятся рабами тоталитарной идеологии. А почему нет? Ведь когда-то взрослые уже навязывали им свою мораль...

Такова жестокая, трагическая закономерность, нашедшая выражение в пресловутом синдроме навязчивого повторения. Но не следует забывать и о его позитивной функции. Было бы гораздо хуже, если бы воспитательный процесс успешно завершился, окончательно убив душу ребенка, а общественность так ничего об этом и не узнала. Когда террорист во имя своих идеалов убивает беззащитных людей, то мы имеем дело как раз с синдромом навязчивого повторения, навязчивого возвращения в детство. Совершая свои преступления, он, сам того не осознавая, рассказывает обществу — и руководителю своей подпольной организации, и полиции, которая стремится поймать его — о том, как в детстве его сознанием манипулировали взрослые во имя «святых ценностей воспитания». Рассказанная таким образом история — это сигнал бедствия, который может быть правильно воспринят обществом, а может остаться совершенно незамеченным. Но, как любой сигнал бедствия, он — признак жизни, которую еще можно спасти.

Но что произойдет, если от этой жизни не останется и следа? Наиболее характерный пример — биография Адольфа Эйхмана или Рудольфа Гесса. Их воспитывали в строгости, их приучали к послушанию и в результате превратили в людей, без тени сомнения выполнявших любые приказы. Они исполняли их не потому, что были убеждены в их правильности, а просто потому, что это были приказы. Их души не были доступны каким бы то ни было увещеваниям, они походили на здания с наглухо зацементированными окнами. Дынный феномен, в сущности, объясняется довольно просто: их родители последовательно применяли на практике принципы «черной педагогики».

Эйхман во время судебного процесса совершенно спокойно выслушивал показания свидетелей, но зато от густо покраснел, когда ему напомнили, что он забыл встать при появлении в зале судей. Привычка Гесса к беспрекословному послушанию также выдержала испытание временем. Разумеется, отец вовсе не хотел, чтобы его сын стал комендантом Освенцима, напротив, он полагал, что его сыну уготована карьера миссионера и воспитывал маленького Рудольфа в строгом соответствии с догматами католической веры. Но он еще в раннем детстве он приучил сына к мысли, что начальство всегда право и что нужно выполнять любые его требования.

«С годами мой отец становился все более религиозным. У нас дома часто бывали разные представители духовенства. Свободное время отец использовал для того, чтобы ездить со мной по местам паломничества, как на родине, так и в Швейцарии и во Франции. Поэтому мне довелось побывать в Айнзидельне и в Лурде. Он истово молил небеса ниспослать мне благословение и сделать так, чтобы я оказался достойным сана священника. Сам я был глубоко верующим, насколько такое вообще возможно в детские годы, регулярно молился, служил в церкви и очень серьезно относился к своим обязанностям. Родители воспитали меня в духе глубокого уважения к старшим, особенно к людям пожилого возраста вне зависимости от их происхождения. Они убеждали меня в необходимости выполнять любые пожелания или распоряжения взрослых: родителей, учителей, лиц духовного звания, даже прислуги. Ни при каких условиях я не мог отказаться выполнять их указания. Я должен был запомнить, что они всегда правы. Эти принципы воспитания вошли в мою плоть и кровь» (R. Hoss, 1979, S.25).

И если начальство потребовало от Гесса наладить в Освенциме бесперебойное функционирование «машины смерти», разве мог он отказаться выполнить приказ? А когда после ареста Гессу предложили подробно изложить на бумаге историю своей жизни, он не только сделал это правдиво и честно, но и поблагодарил за возможность «скрасить интересным занятием пребывание в тюрьме». Благодаря его воспоминаниям мир узнал о предыстории преступления, совершенно непостижимого для человеческого сознания.