В начале было воспитание - [48]

Как же человек попадает в нелепую зависимость от наркотика? У этой зависимости есть своя предыстория. Наркоманы обычно ничего не знают о ней, ибо она неразрывно связана со всей их прежней жизнью. Девушка, в 16 лет ставшая наркоманкой, в свои 24 года рассказывает перед телекамерой о том, что вынуждена заниматься проституцией с целью добыть героин и о том, что он ей необходим, чтобы переносить эту «скотскую жизнь». Говорит она вполне искренне, к ней можно проникнуться сочувствием и понять ее. Она считает, что этот порочный круг для нее и есть единственно возможный образ жизни, и это нас настораживает. Она просто не знала ничего другого и никогда не была свободна в своих решениях. Саморазрушение являлось единственным образом жизни, что не позволило девушке разглядеть всю нелепость ее сегодняшней жизни. И пусть не удивляет чрезмерная идеализация ею своих родителей. Наркоманы склонны идеализировать своих родителей. Сама она чувствует себя виноватой в том, что опозорила и разочаровала родителей. Правда, она возлагает часть вины и на общество в целом, и здесь с ней нельзя не согласиться. Но девушка не осознает, что существует конфликт между стремлением найти собственное Я и необходимостью приспосабливаться к потребностям общества и родителей, поэтому она ни в чем не обвиняет родителей. Данный вывод мы опять хотим подкрепить конкретным примером, а именно рассказом Кристианы Ф. о своей жизни.

Наркомания как форма поисков собственного Я и саморазрушения. Жизнь Кристины Ф.

Первые шесть лет Кристиана провела в деревне, где целыми днями общалась с крестьянами, кормила домашних животных и вместе со своими сверстниками «валялась на сене». Затем ее семья переехала в Берлин. Там она вместе с родителями и сестрой, которая была на год младше, поселилась в трехкомнатной квартире, расположенной на двенадцатом этаже одного из многих высотных домов в районе Гропиусштадт, Внезапная утрата знакомого окружения, друзей и свойственного сельской местности ощущения простора уже сама по себе тяжела для ребенка. Она может стать и трагедией, если он оказывается наедине со своими ощущениями и вынужден в любой момент ждать наказаний или просто побоев.

«Я была бы счастлива, общаясь со своими животными, если бы отец не становился бы все более невыносимым. Мать работала, а он, после того как ушел из бюро знакомств, был безработным. Он постоянно сидел на обшарпанной софе и все чаще и чаще без всякого повода приходил в ярость.

После работы мать готовила со мной уроки. Какое-то время я никак не могла научиться различать буквы К и X, и однажды вечером мать с воистину ангельским терпением объясняла мне разницу. Но я почти не могла ее слушать, т.к. видела, что отец все больше и больше раздражался. Затем он принес, как всегда, из кухни веник и начал меня лупить, потом потребовал объяснить ему различие между К и X, но я даже слова не могла сказать. Тогда он задал мне еще раз взбучку и отправил спать.

Вот такая у него была манера готовить со мной уроки. Он очень хотел, чтобы я была прилежной и чего-нибудь в жизни достигла. Ведь у его деда было безумно много денег. В Восточной Германии ему, помимо прочего, принадлежали газета и типография. После войны власти ГДР их, естественно, национализировали. Поэтому отец всегда сходил с ума, когда узнавал, что в школе у меня не все ладится.

Некоторые вечера я помню до мельчайших подробностей. Как-то нам задали нарисовать в тетради дом: шесть клеточек в длину и четыре клеточки в высоту. Я нарисовала один дом и уже точно знала, каким должен быть следующий, когда отец вдруг сел рядом. Он спросил меня, каких размеров должен быть следующий дом. От страха я не могла считать клеточки и говорила наугад. Когда я ошибалась, он принимался бить меня. Когда я уже была в таком состоянии, что могла только реветь от боли, он выдернул из цветочного горшка бамбуковую палку — она служила опорой для фикуса — и бил меня по заднице так, что с нее даже кожа слезла.

Страх возникал у меня даже за едой. Если я сажала на скатерть пятно или что-нибудь опрокидывала, то он бил меня по заднице и я, в конце концов, боялась даже притронуться к стакану молока. От страха со мной вечно случалось какое-нибудь несчастье.

По вечерам я всегда как можно более ласково спрашивала отца, не собирается ли он куда-нибудь пойти. Он часто уходил куда-то, и мы — трое женщин — могли тогда облегченно вздохнуть. Эти вечера были удивительно спокойными. Но когда отец возвращался поздно ночью, обычно пьяный, то часто устраивал скандалы. Достаточно было любого пустяка, например, разбросанных игрушек или одежды, как он начинал беситься. Ведь, по его словам, главное в жизни — порядок. Если он видел беспорядок, он вытаскивал меня из кровати и жестоко избивал. Доставалось также и моей младшей сестре. Затем отец разбрасывал наши вещи по полу и приказывал за пять минут собрать их и разложить по местам. Как правило, у нас это не получалось, и тогда в ход опять шли кулаки и палка.

Моя мать стояла в дверях и плакала. Она редко отваживалась защищать нас, т.к. отец бил и ее. И только мой дог Аякс иногда начинал прыгать между нами и громко скулить. У него всегда были грустные глаза, когда в семье ссорились. Только благодаря собаке отец успокаивался, потому что он, как и все мы, очень любил собак.