В Мраморном дворце - [80]

Генерал Нирод не был осведомлен генералом Раухом, куда направлялась наша дивизия. Картина была не из веселых. Вдали пылали деревни, и зарево освещало всю местность. Слышны были разрывы снарядов и крики погонщиков обозных лошадей, выбивавшихся из сил. Все дороги были сплошь запружены обозами. Хаос стоял невероятный. При этом моросил мелкий дождь. Наша дивизия медленно двигалась на измученных лошадях, неоднократно останавливалась, так как ей приходилось проскакивать через пересекавшие ее путь обозы.

Моя лошадь была под седлом уже вторые сутки и качалась от усталости. Во время привалов, когда мы спешивались, я садился у борта дороги и на минуту засыпал. Из-за того, что приходилось отступать, настроение у нас было подавленное. Наконец, в Шильвишках можно было отдохнуть. Я здорово устал, но, несмотря на утомление, все же пошел на телеграф, который был далеко, отправить А.Р. телеграмму. Я посылал ей телеграммы, когда только было возможно. Обычно Рымарь давал их мотоциклистам штаба дивизии, которые очень добросовестно доставляли их на телеграф.

Каждый день генерал Раух далеко отводил нас на ночлег, потому что боялся оставаться на ночь вблизи противника. Эти переходы на ночлег были всегда большие и потому утомительные. Мы шли в темноте, на хвосте друг у друга, усталые, и дремали, сидя верхом.

Глава XXX. Сентябрь 1914

Последние записи в дневнике брата Олега

Между 20 августа и 11 сентября братом Олегом не сделано в дневнике ни одной записи. Пропущен также бой под Каушеном 6 августа. Правильнее всего предположить, что записи делались в другой тетради, но что эта тетрадь в походе утеряна.

Сперва Олег был при штабе полка. Но он все время стремился в строй. Наконец, его перевели во 2-й эскадрон, однако ответственных поручений ему не давали и берегли его, потому что, несмотря на всю свою добросовестность и старание, он службы еще не знал. Офицеры эскадрона очень полюбили Олега и были с ним в самых дружеских отношениях.

11 сентября Олег записывает: “Утром, в 8 часов, получено было приказание строиться за деревней на поле оставшимся эскадронам ввиду приезда командующего армией. Люди, оставшиеся с больными лошадьми ушедших на разведку эскадронов, тоже выстроены. Вскоре было приказано перевести полк на другую сторону деревни и встать около драгун. Погода стояла хорошая. Между шоссе и Кошанами на поле мы ожидали приезда генерала Ренненкампфа. Он поздоровался с полком и поблагодарил нас за усердную работу. После молебна, который был отслужен протоиереем Шавельским, была раздача орденов”.

Когда приезжал генерал Ренненкампф, полк был выстроен в пешем строю, в резервной колонне. Я стоял на 4-м взводе. Ренненкампф приехал в сопровождении князя Белосельского-Белозерского, командовавшего при объявлении войны 1-й бригадой нашей дивизии. Но как только началась война, Ренненкампф прикомандировал его к себе. У Ренненкампфа был, как всегда, очень бравый вид. Офицеров он не собирал и отдельно с ними не разговаривал.

Решительное наступление русских войск прекратилось только 11 августа на линии Лабиау – Типиау в 30 верстах от Кенигсберга. Ко времени последовавшего затем отступления армии на Олитскую позицию, полк, равно как и вся 2-я Гвардейская кавалерийская дивизия, был переведен на левый фланг с целью задержать наступление громадных сил противника. Гусары блестяще выполнили свою боевую задачу, хотя и бывали иногда в довольно тяжелом положении, как, например, под Гольдапом.

В десятых числах сентября началось новое наступление, а к 20-му русские войска, беспрерывно сражаясь, подошли вновь к германской границе. О том, что переживал в это время Олег, живо говорит его письмо отцу:

“Не знаю, как и благодарить вас, наши милые, за все, что вы для нас делаете. Вы себе не можете представить, какая радость бывает у нас, когда приходят сюда посылки с теплыми вещами и с разной едой. Все моментально делится, потому что каждому стыдно забрать больше, чем другому, офицеры трогательны. К сожалению, только многие забывают, что нас много и потому какая-нибудь тысяча папирос расхватывается в одну минуту и расходуется очень, очень скоро. Надо посылать много. У солдат нет табака, папирос, на что они очень часто жалуются: “Вот бы табачку али папирос! ” Мы живем только надеждой, что на нашем фронте немцы скоро побегут, – тогда дело пойдет к концу. Так хочется их разбить в пух и со спокойной совестью вернуться к вам. А иногда к вам очень тянет! Часто, сидя верхом, я вспоминаю вас и думаю, вот теперь вы ужинаете, или ты читаешь газету, или Мама вышивает. Все это тут же поверяется взводному, который едет рядом.

Взводный мечтает в это время о том, что Бог поможет разбить немцев, а потом скоро придет время, когда и он, наконец, увидит семью. Такие разговоры с солдатами происходят часто. Иногда очень хочется увидеть вас, побыть с вами.

Я теперь так сильно чувствую это и думаю, и знаю, что вы там, далеко, вспоминаете нас, стараетесь нам помочь. Это очень нас всех ободряет. Я становлюсь “пипс”, и мне стыдно перед товарищами, которые могут заметить, что на глаза у меня навернулись слезы.