В Мраморном дворце - [77]

В день приезда генерала Ермолинского, который приехал нас навестить, меня послали в штаб дивизии с каким-то поручением. В штабе дивизии мне вручили пакет, который я должен был отвезти в штаб генерала Хана-Нахичеванского. Я поехал туда с несколькими гусарами, но лишь вечером добрался до штаба конного отряда. Тут я заночевал и только на следующий день увидел корпусного командира.

Генерал Хан-Нахичеванский принял меня, и я отдал ему пакет. Рука его была на перевязи, он был легко ранен. Оказалось, что я привез представления к наградам. Хан, который хронически всюду опаздывал, и в этот день все сидел у себя в комнате, когда пора было выступать.

Исполнив поручение, я отправился обратно и добрался до штаба нашей дивизии, когда уже пришли на бивак. Генерал Раух сидел в кресле, видимо, в дурном настроении. В этот день он едва не был убит снарядом, попавшим в фабричную трубу, подле которой он сидел со своим штабом. Когда я вошел, генерал Раух неприятным тоном разговаривал со своим начальником штаба полковником Богаевским.

Едва мы начали располагаться на биваке, как нас подняли и перевели в другое место, потому что Раух был в паническом настроении и ему все грезилась какая-то опасность.

28 августа наш эскадрон был послан с места ночлега, из деревни Марценшики, на разведку на юг в направлении озер, около Орловен.

Не доходя Нейдзальского леса, из эскадрона были высланы веером через лес и в обход его шесть разъездов: три офицерских и три унтер-офицерских. Ядро эскадрона втянулось в лес и, дойдя до озер с дачным поселком и охотничьим домиком, остановилось уже в сумерках.

У опушки леса разъезд, которым я командовал, увидел на дороге трех немецких улан. Я дал знак стрелять. Двое упало, третий удрал. Одного из упавших мы нашли. Мне стало как-то жаль убитого, и я его перекрестил.

Когда мы вернулись к эскадрону, я застал наших офицеров в очень тревожном настроении: выяснилось, что лес, в котором мы находились, был окружен наступающими немецкими войсками. По всем дорогам через лес, а также восточное и западнее его, двигались на северо-восток германские колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, обходившие эскадрон, который таким образом оказывался в мешке. Свободным был только пройденный уже путь на Гольдап, до Орловен оставалось еще верст десять – пятнадцать.

Положение создавалось тяжелое.

Здесь я уступаю место моему однополчанину поручику С.Т. Роопу: “Теперь только нам точно известно местонахождение обходивших неприятельских частей, а тогда эскадрон видел только ближайшее окружение себя противником и знал только, что свободный для него обратный путь – лишь уже пройденный им. О движении противника было послано донесение в штаб 2-й кавалерийской дивизии в деревне Соколькен, где предполагался согласно приказа по дивизии ночлег. Донесение отправлено было с тремя гусарами, в том числе и вольноопределяющимся Эрдели. Эскадрон же остался в лесу для дальнейшего наблюдения. Часа через три появился Эрдели пешком и доложил, что из деревни, вероятно Соколькен, в которой должен был находиться штаб дивизии, посланные с донесением были обстреляны противником, причем оба ехавшие с ним гусара и их лошади, так же как и его, Эрдели, лошадь, были убиты; но старший успел передать ему донесение. Не имея возможности пробраться через занятую уже противником местность, он вернулся пешком к эскадрону…

Решено было не задерживаться более и отходить, укрываясь лесами, в направлении на Гольдап. Когда в полной темноте подошли к северной опушке леса, услышали впереди в направлении Гольдапа сильную артиллерийскую и ружейную стрельбу (ночной бой у Гольдапа). Ночь была туманная, сырая, мгла не давала видеть вдаль. Продолжать движение в тумане, когда неизвестно где противник и где свои, рискованно: попадешь под обстрел и противника, и своих. Решили простоять в лесу до рассвета, если туман ранее не рассеется.

Вошли вновь немного в лес, выставили ближайшее охранение, и эскадрон, не расседлывая, стал ждать рассвета, держа коней в поводу…

Когда 29 августа (заря только что начала заниматься) штаб-ротмистр Волков вышел на опушку леса на холм, он увидал невдалеке нескольких людей, одетых как будто в русские шинели. Посланный унтер-офицер доложил, что это разведывательный эскадрон 3-го гусарского Елизаветградского полка со своим командиром штаб-ротмистром Небо. Подойдя к Небо, Волков узнал от него, что он только что наблюдал, как в лесу, где скрывался 4-й эскадрон, с западной его опушки втягивалась неприятельская пехотная колонна с артиллерией; узнали от Небо также, что в Гольдапе находится конный отряд генерала Хана-Нахичеванского (что было неверно, так как ночью Гольдап был занят 8-й герм. кав. дивизией). Оставаться дальше в лесу не представлялось возможным. Решено было уходить на Гольдап…

Сняв посты, эскадрон, вытянувшись из леса, взял направление на Гольдап (вспомнив, что по сведениям, данным Небо, он был занят отрядом генерала Хана-Нахичеванского) и, поднявшись на хребет между двумя железными дорогами, перед спуском в долину, по другой стороне которой на командных высотах находится Гольдап, увидали, что над Гольдапом рвутся шрапнели. Одновременно сбоку влево – увидали сильную пыль от кавалерийской колонны не менее полка, на рысях шедшей наперерез 4-му эскадрону и вскоре различили, что с кавалерийской колонной идет и батарея. Как теперь известно (по дневникам от 29 августа германских полков), это был 8-й Германский уланский полк с батареей 52-го артиллерийского полка и пулеметной ротой, продвигавшиеся с ночлега на Гольдап.