В Мраморном дворце - [37]

Этот быстро несущийся поток жизни в связи с усложнившимися общественными и экономическими условиями, в связи с борьбой различных классов между собой, несомненно должен был ставить новые задачи в вопросах воспитания моих братьев.

“Прежде всего, – читаем в той же записке, – нельзя забывать, что их высочества переступают порог юности с особыми правами и при наличности особо благоприятных условий существования. Со дня совершеннолетия, имея почти все русские знаки отличия и с этих же пор вполне обеспеченные материально, они не только могут, но, по словам Императора Николая I, обязаны оправдать в глазах Монарха и народа свои исключительные права и привилегии. Ведь они стоят так высоко, так на виду, что вся Россия знает их жизнь, повторяет их слова, даже часто следует их примеру. Кто, как не они, при наличии материальной обеспеченности и всех знаков отличия, полученных еще в юности, могут явиться для государя “без лести преданными”? Кто, как не они, так высоко стоящие над толпою, обязаны явить собою пример людей, окупивших громадные, дарованные им права, еще большими великими делами? Общество ждет от них этого и надеется”.

Ермолинскому казалось, что братьям, вследствие особых условий их уклада жизни, не хватает знания России в ее целом, не хватает ясных, твердых ответов на многие запросы времени, не хватает, наконец, может быть, – воли. В самом деле: лишений они не знают, толпы близко не видят, а с окружающими людьми столкновений обычно не испытывают, горячих споров не ведут. Все эти неблагоприятные условия решено было, по возможности, устранить или смягчить.

10 мая 1910 года состоялось официальное зачисление Олега в Императорский Александровский лицей. Государь разрешил ему носить лицейский мундир. Таким образом, и мечты Олега, и намерения ведавших его воспитанием и образованием осуществились.

Олег оказался первым из членов Императорского дома, поступившим до военной службы в высшее гражданское учебное заведение. Император Александр I предполагал поместить в Царскосельский лицей своих младших братьев, но это в силу разных причин не осуществилось. Но, увы, Олег первые два года не мог учиться в самом лицее – он должен был слушать лекции на дому, в Павловске, потому что вследствие перенесенного воспаления легких пребывание в Петербурге могло оказаться для его здоровья роковым. Врачи согласились только на одно: предоставить Олегу возможность держать экзамены в стенах лицея, вместе с товарищами.

И горю, и гневу Олега не было границ. Но, как бы то ни было, перед волей врачей пришлось склониться и к началу учебного года занятия были устроены в Павловске.

Вскоре после начала занятий я присоединился к Олегу для слушания лекций. Я числился в это время в отпуску по болезни, и так как не мог служить, решил получить высшее образование. Отец вызвал к себе моего командира полка, генерала Воейкова, и объявил ему об этом. Мне кажется, что Воейков был недоволен: он зачастую меня впоследствии подразнивал лицеем.

Занятия науками не заполняли всего моего свободного времени. После 11-месячного отпуска, вернувшись домой, я хотя и поселился в Павловске, но стал довольно часто ездить в Петербург. В первые два года моей службы я даже не мог ездить в театр, и теперь я старался нагнать потерянное. Я стал ездить на спектакли, особенно – в балет.

Как-то перед тем, как ехать в театр, я обедал в Мраморном дворце у сестры моего отца тети Веры (герцогини Вюртембергской), в так называемой “семейной” комнате. Она называлась так, потому что в ней висела большая картина, изображавшая моего прадеда, герцога Иосифа Саксен-Альтенбургского, с его четырьмя дочерьми. В этой комнате тетя Вера всегда останавливалась, когда приезжала в Петербург. Мы обедали вдвоем. В разговоре она между прочим сказала, что считает грехом посещать театры. Она была своеобразным человеком, очень религиозным, но, не поняв духа православия, в котором родилась, она на старости лет перешла в лютеранство.

Бывая в Мариинском театре, мы, младшие члены императорской фамилии, сидели в верхней боковой царской ложе, как нам было указано через министра двора. Нижняя ложа предоставлялась более старшим членам семейства. В ней также садился всегда государь и обе императрицы. В Большой средней царской ложе государь и лица императорской фамилии никогда не сидели, кроме парадных спектаклей, что случалось очень редко. Так, государь, государыня и старшие великие князья и великие княгини сидели в этой ложе в день парадного спектакля по случаю трехсотлетия царствования дома Романовых.

В начале 1911 года в Мариинском театре шел “Борис Годунов”. Годунова пел Шаляпин. Обе боковые императорские ложи были полны лиц Императорского дома. Приехали государь с дочерьми и императрица Мария Федоровна. Государь, государыня и великие княжны сидели в нижней ложе, а также и члены Императорского дома постарше. Те же, кто были помоложе, сидели в верхней ложе, как мои братья и я, Дмитрий Павлович и А.Г. Лейхтенбергский. Почему-то великий князь Николай Николаевич и его жена тоже пришли в нашу ложу.

Когда окончился первый акт и начались аплодисменты, совершенно неожиданно поднялся занавес и мы увидели артистов, участвовавших в опере, стоявших живописной группой. Среди них возвышалась громадная фигура Шаляпина в древнем царском одеянии. Повернувшись лицом к царской ложе, они запели “Боже, царя храни”. Весь переполненный театр встал, как один человек. В этот же момент все артисты и Шаляпин опустились на колени. Вся публика запела гимн вместе с ними. Картина была потрясающая. Зал был охвачен невероятным энтузиазмом, он гудел от “ура”.