В мое время - [7]

Вообще представлять Пастернака эдаким интеллигентским слабаком – по меньшей мере легкомысленно. Он был крепок физически, много возился на огороде, купался до первого льда. Однако подозреваю, что в обоих упомянутых случаях на его стороне имелось определенное дополнительное преимущество, ибо его соперники скорее всего не были совершенно трезвы.

* * *

В. Маяковский об А. Жарове: “…наиболее печальное явление в современной поэзии. У него – ни одного собственного слова. Он даже хуже, чем О. Мандельштам” (А. Крученых. “Наш выход”. К истории русского футуризма. RA. М., 1996). За упоминанием Мандельштама в таком контексте чувствуется не только желание поострить, но и определенная задетость. Одна из бед Маяковского была, думается, в том, что его окружало немало заурядных, но “своих” людей, смотревших ему в рот и ловивших каждую его, в том числе сомнительную, остроту.

И другие воспоминания: “Вечер Мандельштама в Политехническом. Осип Эмильевич давал ответы на записки спокойно и точно. Но вот он прочитал: “Как относитесь Вы к Маяковскому?” Наступила пауза, и пауза злая. Никто не сомневался, что Мандельштам не будет лгать. И похоже было, что Мандельштама “срезали”. Вдруг неожиданная реплика Мандельштама: “Маяковский – точильный камень нашей поэзии”. Овации, которыми аудитория встретила эти слова, можно сравнить только с победой чемпиона на трудном матче. Однако действие оказали не только сами слова, но и как они были сказаны. Резкое ударение на словах “точильный камень” прозвучало как неоспоримое решение вопроса” (Е. Осьмеркина-Гальперина. “Мои встречи”. “Наше наследие”, VI, 1988).

В этом заочном поединке благородным чемпионом действительно предстает Мандельштам.

* * *

Вот как сказано у Ю. Олеши: “Илья Сельвинский великолепно описал тигра. Морда тигра у него и “золотая”, и “закатная”, и “жаркая”, и “усатая, как солнце”. (Солнце, глядите, “усатое”. Вот молодец!) Он говорит о тигре, что он за лето “выгорел в оранжевый”, что он “расписан чернью”, что он “по золоту сед”, что он спускался “по горам”, “драконом, покинувшим храм”, и “хребтом повторяя горный хребет”. Описывая, как идет тигр, Сельвинский говорит, что он шел, “рябясь от ветра, ленивый, как знамя”, шел “военным шагом” – “все плечо выдвигая вперед”…

“Ленивый, как знамя”, это блистательно, в силу Данте”.

Сейчас так уже не восхищаются. Какая потребность похвалы, необходимость восторга, – у хвалящего!

* * *

В 1967 году в одной из московских районных библиотек состоялась конференция на тему: “Что мы читаем?” Все было солидно: доклад, содоклад, подготовленные и неожиданные выступления. Незадолго перед этим прошел суд над Синявским и Даниэлем, и его отголоски все еще звучали в прессе, где их продолжали клеймить.

Здесь же о случившемся не упоминали, ибо осужденные не подпадали под название конференции, – ведь их никто не читал. Впрочем, как известно, последнее обстоятельство чаще всего не являлось у нас препятствием для высказывания решительных мнений.

Среди прочих выступала, волнуясь, женщина средних лет. Она горячо поведала собравшимся, что сама она ленинградка и, хотя давно живет в столице, с особенным чувством читает питерских писателей. А там есть замечательные мастера: Вера Панова, Федор Абрамов, Виктор Конецкий, Даниэль Гранин…

Я не склонен думать, что она сделала это специально. Просто застряло в ушах бессчетно повторенное слово. И она, не замечая, тоже повторяла восторженно: Даниэль Гранин!..

Никто не засмеялся, не сделал ей замечания, не поправил ее.

* * *

Когда я слушаю публичные выступления Искандера (особенно по ТВ), меня всегда держат в напряжении его пугающая трагическая незащищенность, на грани срыва, его откровенная самоуглубленность.

При личных разговорах с ним это так не чувствуется. Впрочем, интерес к собеседнику и детская доверчивость бросаются в глаза.

* * *

В книге Фазиля Искандера “Человек и его окрестности”, переполненной людьми, как стадионы былых времен, я наткнулся на такое место (рассказ “Рапира”). Известный в прошлом мастер спорта и член сборной страны рапирист Юра сидит днем с друзьями на верхнем ярусе приморского ресторана. Здесь же бегают дети, и его сын неожиданно “смахнул со столика стакан с пепси.

И тут я увидел молнию-вспышку знаменитого когда-то фехтовальщика! Клянусь, Юра даже не посмотрел в сторону летящего стакана… Не поворачиваясь, он выбросил руку вбок и поймал стакан у самого пола. Стакан не успел перевернуться, и жидкость почти не выплеснулась из него”.

Трудно представить себе наиболее убедительное описание исключительной реакции большого спортсмена. Запоминается!

А года через два после прочтения этой книжки я случайно услыхал про такой эпизод. Знаменитейший боксер Виктор Агеев (помните, он дрался в открытой стойке?) сидел, тоже в компании, где-то в парке, около павильона. Уборщица не успевала уносить с пластиковых столиков грязные тарелки, чем иногда пользовались осторожные воробьи. И вдруг Агеев сделал мгновенный выпад, и один из них оказался в ладони боксера. Тот продемонстрировал его присутствующим и, естественно, отпустил.

Когда я рассказал об этом Фазилю, он пришел в восторг. Феноменальная реакция Агеева подтверждала правдивость эпизода с рапиристом Юрой.