В министерстве двора. Воспоминания - [17]

После занятий весной и осенью приятно было вырваться в сад или на плац, но поздней осенью и зимой водили по городу, по улицам. По узким, обмерзшим деревянным тротуарам торжественно тянулась длинная, черная цепь кадетских пар.

Разносчики и торговки с лотками и корзинами ловко укрывались от глаз начальства и умудрялись продавать нам незамысловатые лакомства.

После гулянья несколько кадет обязательно двигались в цейхгауз для примерки платья и сапог. Последние шили не по мерке. Приходилось выбирать из громадной кучи и ссориться с каптенармусом. Но пререкаться долго некогда, слышна повестка к обеду. Некоторые озабочены своим туалетом, стремятся примочить водой вихры и почистить куртку.

Мерно раздаются шаги четырех рот, марширующих по коридорам к столовому залу. Лестницы расстраивают строй, слышится разговор, дежурному не видно, кто шалит, прыгает по ступенькам, а иной рискует спускаться по перилам. С верхней площадки раздается окрик: «не разговаривать, идти в порядке! При входе в залу стоит батальонный командир, роты подтягиваются, «берут ногу» и, стройно отбивая ногами такт, втягиваются в промежутки между длинными столами. По сигналу на молитву из первой роты доносится басистый запев: «Очи всех», ближайшие соседи подхватывают «на Тя», и уже слова «Господи, уповают», — громко выкрикиваются всем корпусом. Молитва окончена, и треск барабана сливается с шумом отодвигаемых скамеек. Из буфета, соединенного аркой со столовой, вылетает целая фаланга служителей с дымящимися оловянными мисками. Славно, если борщ; а вдруг манный суп с перьями, бррр… На второе очень бы хотелось получить блюдо, называвшееся бифштексом. Котлеты из вареной говядины и поджаренные куски вареной же говядины не одобрялись кадетами. Что-то будет сладкое? Отлично бы слоеный пирог с вареньем, хорошо бы и гречневую кашу с маслом. Две ягодки вишневого варенья помещались поварами сверху слоеной лепешки, и большинство кадет, лакомясь пирогами, осторожно обходило вишни, сберегая их до последнего, рокового глотка… Масло через небольшое отверстие в особой машине выдавливалось в виде закругленной палочки и разрезалось на небольшие порции. Процедурой этой, а равно и резкой хлеба занимался буфетчик Михеенко. У него можно было поживиться горбушкой и до обеда, но в буфет запрещалось ходить. Держалась легенда об одном кадете, который смело прошел по карнизу целого громадного этажа, через окно влез в буфет и заполучил «две здоровых горбушки» от Михеенки.

Возвращение от обеда было всегда довольно шумное. Окрики насытившегося дежурного слышались реже.

Что было для нас утомительно — это послеобеденные лекции. Голова работала плохо. Сонливо сидели бедные кадеты, пригвожденные, вместо отдыха, к классной скамье. В эти часы обыкновенно набиралось гораздо более неудовлетворительных отметок, чем поутру.

В послеобеденное рекреационное время устраивались игры. Играли в чехарду, в жгуты, прыгали через табуретки. На сравнительно небольшом пространстве толпилась сотня мальчиков, желавших расправить свои члены и задать гимнастику легким. Шум, гром, крики, вопли — все это не смолкает вплоть до начала вечерних занятий. Привычный к кадетскому гаму дежурный офицер и тот удалялся в коридор, по которому чинно расхаживали «примерные» воспитанники. Иногда туда же выскакивали не сдержавшие свой пыл шалуны; бедные! Они летели, как бабочки, прямо на огонь. Дежурный неумолим и моментально направлял их «на середину»… Пренеприятно и глупо стоять смирно под лампой в то время как вокруг шмыгают и дразнят товарищи. Подходили к офицеру и обиженные кадеты с жалобами: «Он меня, Роман Иванович, ударил; запретите ему драться…»

— Я его не трогал, он сам пристает…

— Пошли оба «на середину!» А ты еще разговаривать?!.. Вот я тебя в карцер отправлю, — коротко и справедливо решает дежурный.

Преподавание в классах еще могло считаться сносным, но зато приготовление к урокам было обставлено печально.

В ротном рекреационном зале стояли подле стен длинной вереницей крашеные столы на 8 человек каждый.

Своеобразный гул носился по громадной комнате, тускло освещенной двумя висячими масляными лампами, кроме того, на столах кое-где виднелись казенные стеариновые свечи. При такой полутьме трудно было заниматься, приходилось покупать свечи, а если не было денег, то выменивали огарки за булку. Впрочем, многие кадеты ухитрялись и при казенном освещении читать и писать.

Дежурный офицер, затянутый в мундир, или дремал в углу над романом, или похаживал по залу, посматривая, чтобы кто-нибудь не посмел встать со своего места.

Обратиться к офицеру с вопросом за разъяснением заданных уроков было в лучшем случае бесполезно, а то попросту рискованно, так как это принималось за насмешку.

Уроки нельзя было назвать обременительными, и воспитанники самых посредственных способностей справлялись с приготовлением без репетиторов. Во всяком случае, наиболее способные считали себя как бы обязанными помогать обращавшимся к ним товарищам. Я не помню примера, чтобы кто-нибудь отказал в такой, конечно, совершенно безвозмездной, помощи. Беззаботные воспитанники упивались чтением романов. Иметь книги, кроме учебников, строго запрещалось, и потому во время чтения приходилось маскировать роман — задачником, «Margo» или «Ушинским». Во время вечерних занятий, втихомолку, передавались толчки от стола к столу, пересылались открытые записочки, украшенные детскими карикатурами; циркулировали даже письменные приказания и воззвания «закалов».