В Милуоки в стикбол не играют - [38]

Сделав вид, будто что-то забыл в ванной, я шагнул назад и стал закрывать дверь. Действовал я недостаточно быстро. Дверь толкнули – я потерял равновесие. Крепкий кулак, метивший мне в челюсть, попал в плечо. От удара я растянулся на выложенном плиткой полу и стукнулся виском об одну из чугунных львиных лап, на которых стояла ванна. Оглушенный, я попытался встать, но у владельца крепкого кулака были другие планы.

Я успел разглядеть его, прежде чем хуком слева он врезал мне по ребрам. Парень был выше меня, примерно шесть футов два дюйма, блондин, сложен как футбольный полузащитник. Одетый в блестящий костюм из лайкры, которая рельефно обрисовывала его мускулатуру, он двигался, казалось, без малейшего усилия. Я догадался, что это тот самый пижон-лыжник, который, по словам Макклу, следил за мной в аэропорту. Я запомнил, что он улыбнулся, прежде чем попытался костяшками пальцев прорубить проход в моей грудной клетке. Всегда приятно видеть человека, который с удовольствием выполняет свою работу.

Я облокотился, чтобы блокировать его удар, но лишь перенаправил его в самое слабое место. Он пришелся в солнечное сплетение, и мое тело распрощалось с мыслью о том, чтобы подняться. Я никак не мог выдохнуть, а когда выдохнул – никак не мог вдохнуть. Я катался по полу, пытаясь заставить себя дышать. Каким-то образом мне это удалось, но каким – не спрашивайте.

Пижон-лыжник прекратил мои конвульсии, схватив меня за горло, и это привлекло мое внимание. В тот момент я был абсолютно готов умереть. Не знаю, что заставило меня сделать то, что я сделал потом – может, во мне заговорил Бруклин, – но я улыбнулся в ответ и постарался плюнуть ему в лицо. Это парню не очень понравилось.

Затем, видя, что особой угрозы я не представляю, в ванную комнату вошел портье. Помню, он покачал головой, глядя на меня, и проговорил:

– Ну и болван. Ладно, пора спать.

Да, пора. Свет померк на всей земле, совсем как в «Дне, когда Земля остановилась».

Ты понимаешь, что пропал, когда не можешь решить, какую часть тела ампутировать первой. Я проголосовал за гильотину: отрубаешь голову, и все тело умирает. Чего мелочиться? С пола я поднялся, но устоять на ногах оказалось трудновато. Земля снова завертелась. Доковыляв до раковины, полной холодной воды, я сунул туда голову. Не скажу, что я почувствовал себя лучше. Скажем так: я почувствовал себя чуть менее мерзко. Вынув голову из воды, увидел, что вода окрасилась в розоватый цвет. Взгляд в зеркало объяснил мне почему. Мое лицо было покрыто неровными царапинами, в основном не очень глубокими, но некоторые кровоточили.

Увидев эти царапины, я испугался за себя, но еще больше за Киру. Я почувствовал подступающую к горлу тошноту, когда попытался разубедить себя в том, что увижу в комнате. С Кирой все в порядке, сказал я себе. Они просто избили ее, чтобы заставить меня отступить, прекратить поиски Зака. Или, может, они просто нагрубили ей, чтобы показать, что могут добраться и до меня. Лгал я плохо, особенно себе. Я прочел слишком много книг с подобным сюжетом. Реймонд Чандлер использовал его в одном своем рассказе еще до того, как придумал Филипа Марлоу. Я использовал его в книжке «В Милуоки в стикбол не играют».

Я застыл, руки приклеились к раковине. Я не мог заставить себя посмотреть на то, что, как я знал, увижу в комнате. Не важно, в какие игры я играл, не важно, какой тактический ход должен был сделать, сдвинуться с места я не мог. А затем, как по сценарию, я услышал в отдалении звук сирены. Разумеется, они все время действуют по сценарию. Теперь, если я хочу выжить, мне ничего не остается, как бежать.

Свадьбы не будет. Не будет невесты. Не будет попойки в «Ржавом шпигате», не будет Макклу, который расплачется посреди своего тоста в честь жениха и невесты. Не будет никого, кто поднимет нас на стульях в тот момент, когда клезмер-оркестр – тот, что знает какие-нибудь народные японские песни, – грянет хору. Не будет смущенных сродственников, пытающихся примирить суши с маринованной селедкой. Не будет смеха над нелепыми подарками. Не будет ни поцелуя у алтаря, ни разбитых бокалов, ни слов «мазель товс» – «возрадуйтесь», ни пожеланий счастья на японском. Кира была мертва.

Я не стал задерживаться на ней взглядом. Она ушла в лучший мир. С кровати, головой вниз, свисало только ее тело. Я знал, что обнаружит полиция. Мою кожу и кровь у нее под ногтями. Мою сперму в ее влагалище. Они могут прочесать ее лобковые волосы и найти мои. Она будет в синяках, может, в порезах, чтобы показать, что борьба была нешуточная. Копы найдут пустую бутылку из-под шампанского и, возможно, подброшенные наркотики. Я заметил, что плачу, прощаясь с ней.

Я побежал в номер Макклу. По пути моя скорбь сменилась отвращением к себе. Я не только добился того, что Киру убили, но и сотворил из себя наиглупейшего и идеальнейшего подозреваемого. Когда полиция начнет расследовать это преступление, то увидит по моему поведению, что я за кем-то следил. Официантка Сандра заявит, что я все утро расспрашивал ее о Кире. Она с чистой совестью заявит, что отвечала мне, потому что испугалась меня и мое поведение показалось ей параноидным – что-то там про мужчин, которые меня преследуют. Деньги она взяла, только чтобы не разозлить меня. Парень в магазине одежды скажет, что я купил одежду для маскировки – «В таком наряде да еще с этими очками вас и родная мать не узнает» – и повел себя странно, велев отослать старую одежду в Саунд-Хилл. Кассирша вспомнит мою неадекватную реакцию в ответ на простое требование пить кофе из соответствующей емкости. Студенты припомнят, что видели, как я торчал около всех аудиторий, где в тот день занималась Кира, кто-нибудь вспомнит, что видел, как я шел за ней. Ну а в качестве piece de resistance