В лето 6746 года от сотворения мира - [181]

Штурмовать окопы никто не спешил и мои стрельцы, еще немного порезвившись и получив команду на выход, не торопясь покинули их. Вынесли четырех убитых и было полтора десятка раненых. Но как только их отправили с санитарами, люди, как это часто бывает после смертельной опасности, стали неожиданно веселыми, говорливыми и шумными. Но я не дал им даже несколько минут выговориться и сбросить пар, сразу отправил на стену. День не закончился, и атака степняков могла повториться с минуты на минуту.

Чтобы окопами не могли воспользоваться монголы, немногочисленные опоры в них были обрушены, а проходы под стеной сразу засыпали заранее приготовленными огромными каменными глыбами, камнями поменьше и, в конце, щебнем. Справившись с этим, я передохнул пять минут и направился на другой край стены проследить за тем, как там выполнены аналогичные работы.

Боевая площадка была чуть не по щиколотку в крови. Отрубленные пальцы, руки, какие-то куски плоти, которые трудно опознать и валявшиеся без счета, внутренности и просто блевотина сгребались на лопаты и выбрасывались наружу. У стены стояли пустые ведра из-под золы и песка. Их явно не хватило. Около них катались две отрубленные головы, которые почему-то еще не успели убрать. Видно, что бой здесь кипел тяжелый. Меня встретили командиры родов войск. Я потребовал доложить о потерях. В отличие от «окопников», потери в людях на боевых площадках оказались более существенными. Убитых было не так много, немногим более шести десятков, но вот число раненых — почти полторы сотни — на мой взгляд зашкаливало. Тем не менее, по сравнению с тем слоем мертвых тел, что покрыло все поле… это была бесспорная и славная победа.

Вместе с отцами командирами я вышел к «своей» башне, где с двух сторон собралось фактически все мое воинство, за исключением оставленной на стенах сторожи. Нас встретили восторженным ревом сотни глоток и долго я не мог начать говорить. Наконец, они утихомирились, и я смог поздравить их. Но надо было еще что-то сказать, а речи толкать я, скажу честно, не очень большой мастак. А тут еще говорить надо с солидными перерывами. Дело в том, что толпа большая, задние ряды слов не слышат и те, что впереди им мои слова пересказывают по цепочке. На это им нужно давать время.

Закончил свою речь я, на мой взгляд, красиво:

— Мы должны, как солдаты Фабия…, поклясться не умереть или победить…, а вернуться только победителями и сдержать клятву…Сюда мы шли биться…Я шел биться… и Я желаю биться… И жице, то есть и жить.

Ну надо же было здесь пробиться к моей импровизированной трибуне какому-то тугоухому десятнику:

— Не понял, Михаил Игнатьевич, Яжелбицы и Ижицы, это что такое?

— Это, батя, у нас новый клич теперь такой. Означает, победить и остаться живым — не то пошутил, не то правда так понял какой-то довольно молодой сорванец.

Толпа грохнула смехом, но задние ряды причины его не уловили, переспрашивают, а им, те, что в середине, отвечают то, что до них дошло, что мол раз нет у нас никакого боевого клича, то Игнач предлагает клич Яжелбица и клич Ижица. Что эти слова означают — хрен его знает, но ведь это Игнач предлагает! Да после такой победы! «Яжелбица», — заревел один край стены. «Ижица», — взревели с другого края. В общем объяснять что-либо было уже поздно и бесполезно, и мы, так уж получилось, в преддверии главной схватки, получили сразу два боевых клича.

На Руси, вообще, был другой боевой клич, «За землю русскую». Потом, «С нами бог». У новгородцев — «За святую Софию». Именно с ним на ворога шли дружины. При Петре I кличи были запрещены. Полностью. Солдат в бой шел с молчаливой неотвратимостью. Но до Петра еще далеко, так что собственный клич может и был нужен. Ну, пусть будет «Яжелбица» да «Ижица». Но выступать где-либо вот так перед толпой на будущее я зарекся.

Поскольку противник никакой активности не проявлял, людей начали кормить, а командному составу накрыли в штабе. У стены, как бы нечаянно стоял бочонок с медовухой, но пить я запретил.

Провели совещание накоротке.

— Понятно, что в ночь нас атаковать не будут. Нашего «подарочка» монголы явно не ожидали, и теперь, пока не зачистят наши рвы и не приготовят нам какой-нибудь особой пакости на завтра, не упокоятся. Надо готовиться к завтрашнему дню. Проба сил закончилась. Завтра нас пойдут убивать. Думаю, что направят против нас самих монголов и, с учетом сегодняшнего опыта, будут штурмовать стену непрерывно, пока не возьмут. Сутки на ней никто простоять не сможет. У нас относительно большие потери в людях, но главное, много потратили стрел. С толком, но много. Генеральный штурм, что завтра наверняка начнется, с таким их количеством можем и не отбить. Значит сегодня, как хорошо стемнеет, снова вниз отправим охотников, число которых, между прочим, после вчерашней удачной вылазки думаю сильно прибавится. Но монголы — вояки умелые, поэтому без моей команды вниз не соваться, а наверху пусть стрельцы обязательно будут на страже, да поддержат в случае чего.

— Я прослежу за этим.

— Первый вопрос, почему такие большие потери?

— Вначале такой вал шел, что одно время казалось, что мы не устоим. Руки устают, за смену отдохнуть не успевают. Несколько раз степняки оказывались по эту сторону стены. Слишком их было много. Убиваешь их, убиваешь, а они все лезут и лезут. Были отдельные прорывы. Резерв блокировал стену, но с прорвавшимися приходилось сражаться врукопашную, часто даже ножами. А дрались они сильно. Даже стрельцы сверху нам на помощь прыгали. Думаю, завтра, за счет того, что стрельцов на стене будет считай втрое больше, и нам полегчает. Я не к тому, что они будут прыгать к нам, да помогать отбиваться, а к тому, что части стрельцов нужно на краю стены, а не за ней свои цели искать. Пусть каждый третий или хотя бы каждый четвертый нас поддержит. Уже насколько нам легче будет.