В лесах Карелии - [34]

Ковалев принадлежал к категории тех людей, которые, даже упершись в стену лбом, долго не соглашаются с тем, что дальше хода нет. Если он встречался с неразрешимым вопросом — он страдал, страдал морально и физически. И искал, искал, искал выход.

Пешков пожал плечами и промолчал.

«Ляпнул, что не согласен, а конкретного предложить ничего не могу, — подумал про себя Ковалев. — Очередное проявление... Упрямство хорошо обоснованное... Неужели и у меня оно со временем перерастет в самодурство, как это бывает со многими директорами леспромхозов?»

Ковалев обозлился на себя и несколько раз ударил кнутовищем по металлическому передку санок. Кобыла, и без того бежавшая хорошо, рванула и пошла полным махом.

Вдруг директор натянул вожжи и остановил лошадь. Пешков посмотрел на него с удивлением.

— Есть выход, — тяжело проговорил Ковалев, рассматривая Пешкова с головы до ног, словно тот был виновником тупика, в который мысленно залез директор. — Конечно, дело это нескорое, годы пройдут, но дурью мучиться не надо, нет смысла. Ты не прав, что радикулит — неизбежное зло.

— Интересно, — улыбнулся Пешков.

— Надо, чтобы на твоем лесорубе белье не мокло совсем.

— Так он же потеет...

— Надо, чтобы не потел!

— Так работа же, Сергей Иванович...

— Знаю, — перебил Пешкова директор. — Вот и надо сделать, чтобы работа не была каторжно тяжелой.

Пешков пыхнул несколько раз своей трубкой и спокойно заявил:

— Не согласен. В лесу зимой не вспотевши не поработаешь. Возьми, Сергей Иванович, самое легкое — обрубку сучьев. Это в основном женская работа. Кстати, тебе самому, Сергей Иванович, никогда не приходилось сучки рубить?

— Приходилось. В Ковдовском леспромхозе, пять месяцев.

— На котором хлысте мокрым был? Только честно, Сергей Иванович.

Ковалев понял, что старый лесозаготовитель поймал его.

— На первом...

— Вот так! Значит, на тебе нижнее белье в первые пятнадцать минут было мокрым. Так и на женщине-сучкорубе. Мало этого — ей, горемычной, семь часов мокрой быть да домой в таком виде два часа ехать. Мужик, конечно, приехавши, стакан водки хватанет, ему и ничего. А этой надо в магазин идти, там в очереди выстоять, детей домой привести, семью накормить, постирушку сделать... Она спать ляжет в одиннадцать часов, не раньше. А в половине шестого утра все снова начинай...

Пешков помолчал. Потом полез в карман за табаком и трубкой.

— Нет, Сергей Иванович, в лесу без пота нельзя, ничего не выйдет. Это мы с тобой ведь самое легкое взяли — сучкорубов...

— Механизировать лесные работы надо, чтоб не надрываться, не ворочать бревна руками. Тогда и без пота можно. И древесина дешевле станет. Слышал, как

Коппер говорит: «Чем меньше за бревно руками хватаешься, тем оно дешевле». Правильно говорит. Если все делать механизмами, тогда и работа будет легкой и товар дешевым.

— И сучки обрубать?

— И сучки...

— Фьють... — свистнул Пешков. — Мы с тобой не доживем. И дети наши — вряд ли.

Приехали на лесосеку, прошли на делянку. Костя Чистиков, знатный стахановец, валил с корня лучковой пилой здоровенную елку.

— Здравствуй, Костя! — поздоровался Ковалев.

— Здрасте... — не разгибаясь и не прекращая работы, ответил Чистиков.

— Ты остановись, разогнись на минутку, дай нам с тобой парой слов перекинуться, — обратился к нему Пешков.

— Не надо, Георгий Павлович, — вмешался Ковалев, — пусть работает. На работающего человека всегда приятнее смотреть. А как он работает — мы и без его рассказа увидим. Пили, Костя, пили.

Пилил Костя по-готчиевски. Пила одинаково резала древесину, когда он посылал ее от себя и когда тянул на себя. Это давало удвоенную производительность при пилении, но требовало большей силы и колоссальной выносливости.

Имя Петра Павловича Готчиева гремело среди лесорубов нашей страны. Его звено давало до трех норм на человека в день. Были написаны десятки брошюр, принято не одно постановление о распространении его методов. Но настоящих последователей было меньше, чем хотелось бы. Готчиев умел выжать из лучковки все, что она могла дать в руках сильного, опытного и исключительно добросовестного рабочего-лучкиста. Но так работать мог далеко не каждый. Обыкновенный лучкист резал древесину только тогда, когда посылал пилу от себя.

Ель с грохотом повалилась, подняв огромное облако снежной пыли. Костя выпрямился, вытер вспотевшее лицо и заулыбался своей приятной детской улыбкой.

— А что, Костя, очень тяжело пилить таким способом? — спросил Ковалев.

— Силы надо много больше, обедать приходится поплотнее, — не переставая улыбаться, просто ответил Чистиков.

— У Лизы берешь или сам приносишь?

— Сам. У Лизы жидковато получается. Беру фунт шпику и термос кофе. У финнов научился, они в этом деле толк знают.

И он снова принялся за работу. Ковалев с нескрываемым восхищением следил за Костей. Ни одного лишнего движения, никакой торопливости, суеты, вся сила — в дело.

— Знаешь, Георгий Павлович, — обратился директор к Пешкову, — давай-ка всех физически здоровых вальщиков сюда на пару деньков притащим, пусть прямо здесь у Кости поучатся. Как думаешь?

— Было, — пыхнув трубкой, ответил Пешков. — Дважды приводил. Мало кто перенял — кишка у многих тонка.