Он прощупал его руку до локтя и кивнул головой, что-то соображая.
– Так я и думал. А теперь покажи колени.
Гисборн заметил, что, ощупывая колено юноши, Миллер улыбнулся. Его внимание привлекли белые рубцы повыше щиколотки.
– Они остались у тебя ещё от детства? – спросил он.
– Да, – с улыбкой отвечал Маугли. – Это знаки любви детёнышей.
И затем, повернув голову к Гисборну, прибавил:
– Этот сахиб все знает. Кто он?
– Об этом после, мой друг. Теперь скажи мне, кто были они?
Маугли поднял руку и обвёл у себя над головой круг.
– Так. Ну а скажи теперь, как ты можешь загонять нильгаи? Смотри, вон там в стойле – моя кобыла. Можешь ли ты пригнать её ко мне, не испугав её?
– Могу ли я пригнать лошадь к сахибу, не испугав её? – повторил Маугли, слегка возвысив голос. – Что может быть легче, если бы только она не была привязана.
– Отвяжите лошадь! – крикнул Миллер груму. И как только постромки упали на землю, огромный чёрный конь-австралиец поднял голову и навострил уши.
– Осторожно! Я не хочу, чтобы ты загнал её в лес, – сказал Миллер.
Маугли продолжал стоять, пристально смотря в огонь, в позе того молодого бога греков, которого так любят описывать в новеллах. Лошадь вздрогнула, подняла заднюю ногу, убедилась, что она свободна от пут, быстро подбежала к своему господину и, слегка вспотевшая, положила свою голову ему на грудь.
– Она пришла добровольно. Мои лошади всегда так делают! – вскричал Гисборн.
– Посмотри, не потная ли она, – сказал Маугли.
Гисборн провёл рукой по влажному боку лошади.
– Довольно, – сказал Миллер.
– Довольно, – повторил Маугли, и горное эхо повторило это слово.
– Это что-то невероятное! – сказал Гисборн.
– Нет, это только удивительно, очень удивительно. И вы все ещё не понимаете, Гисборн?
– Да, сознаюсь, не понимаю.
– Ну ладно же, я вам не буду рассказывать. Он ведь говорил, что когда-нибудь он вам расскажет сам. Было бы жестоко, если бы я предупредил его. Но я не понимаю, как он не умер. А теперь слушай, ты.
Миллер повернулся к Маугли и заговорил с ним на туземном наречии.
– Я начальник всех лесов в Индии и в других странах до берегов Чёрных вод. Я даже не знаю, сколько людей подвластны мне – может быть, пять тысяч, а может быть, десять. Ты должен будешь не блуждать где попало и гонять зверей ради спорта или напоказ, но служить мне, как я прикажу тебе, я, начальник всех лесов, и жить в лесу, как лесной сторож; должен будешь выгонять деревенских коз, когда не будет распоряжения о том, что они могут пастись в лесу, и пускать их, если это будет позволено; держать в повиновении, как ты это умеешь делать, кабана и нильгаи, когда их станет слишком много; рассказывать Гисборну-сахибу о том, как и где передвигаются тигры и какая дичь водится в лесах, а потом подстерегать и предупреждать все лесные пожары, потому что ты скорее, чем кто-либо, можешь заметить это. За это ты будешь каждый месяц получать жалованье серебром, а потом, когда ты обзаведёшься женой и домашним скотом и у тебя, может быть, будут дети, тебе назначат пенсию. Ну, что же ты скажешь?
– Это как раз то, что я… – начал Гисборн.
– Мой сахиб говорил мне сегодня утром об этой службе. Я целый день бродил сегодня один и размышлял об этом. Я буду служить только в этом лесу и ни в каком другом, вместе с Гисборном-сахибом и ни с кем другим.
– Пусть будет так. Через неделю будет официальное уведомление с гарантией пенсии. А потом ты выстроишь себе хижину там, где укажет тебе Гисборн-сахиб.
– Я как раз хотел поговорить с вами об этом, – сказал Гисборн.
– Мне не надо было ничего говорить после того, как я увидел его. Не может быть лучшего сторожа, чем он. Он просто чудо природы. Я говорю вам, Гисборн, что когда-нибудь и вы в этом убедитесь. Знайте только, он брат по крови каждому зверю в лесу.
– Я бы лучше себя чувствовал, если бы мог понять это.
– В своё время и поймёте. Я скажу вам только, что всего раз за все время моей службы, а я служу уже тридцать лет, я встретил юношу, который начал так же, как этот. Но он умер. Иногда приходится слышать о них в официальных рапортах, но все они рано умирают. Этот человек остался жить, и он является анахронизмом, потому что он относится к людям, жившим до каменного века. Взгляните-ка, ведь это самое начало человеческой истории – это Адам в раю, и нам не хватает только Евы. Нет! Он старше этой детской сказки, как лес старше самих богов. И знаете, Гисборн, я снова сделался язычником, и это уже навсегда.
Весь долгий вечер Миллер курил не переставая и задумчиво смотрел во мрак ночи, бормоча различные цитаты, между тем как с лица его не сходило выражение изумления.
Он ушёл в свою палатку, но скоро вышел из неё в величественном красном халате, и последние его слова, обращённые к лесу среди глубокой полуночной тишины, были следующие:
В то время как мы переодеваемся и украшаем себя,
Ты, благородный, – не покрыт и обнажён,
Либидина была твоей матерью, Приап, —
Твоим отцом был бог и грек.
– Теперь я знаю, что кто бы я ни был, христианин или язычник, я никогда не постигну всех тайн леса!
Спустя неделю, в полночь, Абдул-Гафур, пепельно-бледный от ярости, стоял в ногах кровати Гисборна и шёпотом умолял его встать.
