В лабиринте - [29]

– Но это некрасиво, – говорит мальчик.

Вся его недоверчивость улетучилась. И хотя голос его все еще звучит серьезно, по-взрослому, разговаривает он с детским простодушием, порой с наивной непосредственностью. На плечах у него все та же черная накидка, но берет он снял, и теперь видны его короткие русые волосы с пробором на правом боку.

Это, видимо, тот же мальчик, что был в кафе, но не тот, что проводил солдата (или проводит в дальнейшем) до казармы, откуда как раз и был принесен шар. Это, во всяком случае, тот самый мальчик, что привел солдата в кафе, которое содержал тучный и молчаливый человек и где солдат выпил стакан красного вина и съел два ломтя черствого хлеба. Подкрепившись таким завтраком, он почувствовал себя бодрее. И вот, в благодарность, он подарил мальчугану этот стеклянный шар, найденный им в кармане шинели.

– Ты вправду даешь его мне?

– Да, я же сказал.

– Откуда он?

– Из моего кармана.

– А прежде?

– Прежде? Прежде не знаю, – говорит солдат. Мальчик смотрит на него с любопытством, пожалуй, слегка недоверчиво. К нему отчасти возвращается прежняя сдержанность, и голос его звучит значительно холоднее, когда, устремив глаза на ворот шинели, он заявляет:

– Ты спорол твой номер.

Солдат пытается обратить все в шутку:

– Это теперь, знаешь ли, ни к чему.

Но мальчуган не склонен шутить. Судя по его виду, объяснение его не удовлетворяет.

– Но я помню. Там было двенадцать тысяч триста сорок пять.

Солдат не отвечает. Мальчик заговаривает снова:

– Ты его снял, потому что они должны сегодня прийти?

– Ты почем знаешь, что они придут сегодня?

– Мама… – начинает мальчуган, но обрывает.

Лишь бы что-нибудь сказать, солдат спрашивает:

– Разве она позволяет тебе шататься по улицам?

– Я не шатаюсь. Надо было побывать в одном месте.

– Это она тебя послала?

Мальчик колеблется. Он глядит на солдата, словно пытаясь угадать, что за этим последует, куда, в какую ловушку хотят его заманить.

– Нет, не она, – говорит он наконец.

– Значит, твой отец? – спрашивает солдат.

На этот раз мальчик не решается ответить. Да и сам солдат произносит последние фразы с заминкой. Легкое возбуждение, вызванное вином, улеглось. Усталость мало-помалу снова одолевает его. Несомненно, лихорадка еще не прошла; действие таблеток было непродолжительным. Тем не менее солдат продолжает несколько глуше:

– Я, кажется, встретил его поутру, когда выходил из казармы. Далеко же он забрался с такой дурной ногой. Да, наверно, это был он. Дома ты его не видел?..

– Он мне не отец, – говорит мальчик. И отворачивается к стеклянной двери.

Двое рабочих за соседним столиком, должно быть, уже раньше прервали свою беседу. Тот, что сидел спиной к двери, круто повернулся, не выпуская стакана из рук и не поднимая его со стола, да так и замер, изогнувшись всем телом и оглядываясь, то ли на солдата, то ли на мальчугана. Мальчик отошел. Во всяком случае, он расположился сейчас довольно далеко от солдата, у стены слева, где белеют объявления, извещающие об эвакуации гражданского населения. В зале наступает молчание. Солдат сидит все в той же позе: локти на клеенке, оба предплечья вытянуты плашмя, выпачканные смазкой ладони почти сомкнуты – расстояние между ними сантиметров двадцать, – правая еще держит пустой стакан.

Хозяин, чья тучная фигура снова возникла на сцене, возвышается над своей стойкой – далеко справа. Он тоже неподвижен, слегка нагнувшись, склонился вперед, расставив локти, а руками упирается в ребро конторки. И он также смотрит то на солдата, то на мальчугана.

Мальчуган снова надел берет; он очень низко надвинул его с того и другого бока, стараясь получше укрыть уши, и запахнул накидку, обеими руками придерживая ее изнутри. Хозяин, на другом конце залы, стоит все так же – не шелохнется. Только что, обслуживая солдата, он признался, что, завидев его сквозь стеклянную дверь, а затем на пороге кафе, принял его (что естественно в городе, где с некоторых пор не видно было ни одного военного, где с часу на час ожидали появления пришельцев), – он принял солдата за одного из них. Но это случилось с ним попросту от неожиданности, и стоило солдату войти, как хозяин сразу же узнал привычную форму: длинную шинель и обмотки.

Мальчик закрыл дверь за нежданным посетителем. Хозяин на своем посту, прилично одетый клиент, стоящий около конторки, оба рабочих за столиком – все молча провожали его взглядом. Первым нарушил молчание мальчик – он заговорил таким низким, недетским голосом, что солдату почудилось, будто говорит один из четырех посетителей, глазевших на него, когда он вошел. Мальчуган все еще находился в это время возле двери, у него за спиной. Но те, что сидели напротив, оставались неподвижны, рот у них был закрыт, губы не шевелились; и фраза, произнесенная неведомо кем, была ничья, как подпись под рисунком.

Выпив свое вино, солдат не стал задерживаться в этом кафе молчальников. Он достал из-под стула свой сверток и покинул залу, до самого порога провожаемый взглядами хозяина и двух рабочих. Наспех приладив распустившийся белый шнурок, он опять сунул под мышку слева пакет, упакованный в коричневую бумагу.