В лабиринте - [18]
Значит, женщина наконец уступила? Солдат, однако, не заметил, чтобы она в его присутствии разрешила ребенку выйти. Может быть, это случилось не при нем? Но где и когда? Или тут обошлись без ее согласия? Женщина держится сейчас несколько в стороне, она стоит в обрамлении распахнутой двери, выглядывая из полумрака соседней комнаты. Стоит не шелохнувшись, неподвижно опустив руки. Она молчит, но, видимо, только сию минуту что-то сказала и этим, должно быть, привлекла внимание солдата. Женщина тоже сменила одежду: на ней уже нет передника, укрывавшего широкую серую юбку. Лицо ее хранит все то же замкнутое выражение, но выражение это как-то смягчилось, стало более неуловимым. В темноте глаза ее кажутся больше; она смотрит поверх стола, где оставлен стакан, на замершего мальчика, с головы до пят закутанного в темную накидку; невидимые снаружи руки обозначились изнутри на двух разных уровнях: они придерживают полы накидки у ворота и посередине. Человек с костылем, стоящий позади мальчугана, тоже застыл без движения; он сгорбился, склонился вперед, сохраняя шаткое равновесие лишь благодаря костылю, который он держит наклонно, крепко зажав под мышкой, и, приподняв плечо, опирается на него всем телом, причем другой, свободной рукой, полусогнутой в локте, с раскрытой, перевернутой кверху ладонью, он, вытянув указательный и большой палец и подогнув остальные, почти касается спины мальчугана. На его лице застыло какое-то подобие улыбки, пожалуй, «доброй улыбки», но черты его так окаменели, что улыбка эта становится похожей на гримасу: уголок рта вздернут, один глаз полузакрыт, а щеку словно бы свела судорога.
– Он ее отыщет, эту улицу Бувар, он-то ее отыщет.
Все молчат. Мальчик уставился на свои башмаки. Инвалид все так же стоит наклонившись, словно вот-вот упадет; его правая рука слегка вытянута, рот исказило подобие улыбки. Женщина как будто еще дальше отступила в полумрак соседней комнаты, широко открытыми глазами она смотрит сейчас на солдата.
И снова улица, ночь, падает снег. Зажав сверток под мышкой, засунув руки в карманы шинели, солдат с трудом поспевает за мальчуганом, опередившим его на три-четыре метра. Ветер гонит по горизонтали мелкие густые хлопья, и, спасаясь от снега, который хлещет прямо в лицо, солдат ниже пригибает голову и старательно щурит веки, оставляя глаза приоткрытыми. Он едва различает на снегу два черных башмака, которые поочередно то высовываются из-под шинели, то прячутся под ее полами: попеременно один выступает вперед, другой отстает.
Попадая в полосу света газового фонаря, солдат замечает белые пятнышки, которые спешат ему навстречу, отчетливо выделяясь на темной коже башмаков, – чуть повыше они прилепились к матерчатой накидке. Оказавшись в полосе света, солдат торопится поднять голову, надеясь увидеть перед собой мальчугана. Но тот, конечно, уже снова потонул во мраке; а рой белых хлопьев, опускающихся между солдатом и мальчиком, освещен фонарем, и это мешает что-либо различить за его слепящей завесой. Мелкие кристаллики секут прямо по лицу, так что солдат вынужден снова опустить глаза на свою шинель, мало-помалу обрастающую снегом, на небрежно перевязанный сверток, на грубые башмаки, передвигающиеся попеременно, как парные чашки весов, испытывающие параллельные колебания – тождественные, но направленные в противоположные стороны.
Лишь сделав еще несколько шагов и выйдя за пределы светового круга, солдат может, наконец, убедиться, что мальчуган еще тут: освещенный фонарем, его неверный силуэт с развевающимися на ветру полами накидки вырисовывается впереди, метрах в пяти-шести от солдата.
А мальчуган вовсе исчез. Солдат теперь один, стоит – и ни с места. Улица такая же, как все прочие улицы. Мальчуган привел его сюда и бросил одного перед домом, таким же, как все прочие дома, сказав: «Это тут». Солдат поглядел на дом, на улицу, сначала с одной стороны, потом с другой, поглядел на дверь. Дверь – как все прочие двери. Длинная темная улица то тут, то там освещена фонарями, такими же, как все фонари: на чугунных столбах, со старомодными украшениями.
Мальчуган сразу же возникает снова; но вместо того, чтобы вернуться, он продолжает идти в прежнем направлении – вперед. Пройдя метров десять, он вдруг бросается бежать. Полы накидки развеваются у него за спиной. Он бежит напрямик, вскоре исчезает из глаз, снова возникает у каждого фонаря, снова исчезает, возникает снова и с каждым разом становится все меньше, бесформенней, его заволакивает снегом и мраком…
Солдат один, он стоит перед дверью и смотрит. Почему малыш указал ему на этот именно дом, а не на какой-нибудь другой, ведь ему вообще-то поручили только довести пришельца до этой улицы? А что это, впрочем, за улица? Та ли, о которой шла речь? Солдат никак не может вспомнить название улицы, на котором так настаивал инвалид: что-то вроде Маллар, или Малабар, Малардье, Монтуар, Мутардье… Нет, все что-то не то.
В дверной нише, на косяке, с той стороны, куда падает немного света от ближайшего фонаря, на высоте человеческого роста прикреплена табличка: возможно, там обозначены фамилии жильцов или, по крайней мере, одного из них. Света мало, и солдат не может прочитать, что там написано. Он подымается на приступку подъезда, такую узкую, что с трудом может на ней удержаться, и протягивает руку к табличке. На ее холодной глади глубоко выгравированы буквы, но такие мелкие, что солдату не удается разобрать ни слова. Тут он замечает, что дверь приоткрыта: дверь, коридор, дверь, передняя, дверь, потом, наконец, освещенная комната, стол, пустой стакан с кружком темно-красной жидкости на дне и калека, который, наклонясь вперед и опираясь на костыль, сохраняет шаткое равновесие. Нет. Приоткрытая дверь. Коридор. Лестница. Женщина, взбегающая все выше с этажа на этаж по узкой винтовой лестнице, извивающийся спиралью серый передник. Дверь. И наконец – освещенная комната: кровать, комод, камин, письменный стол с лампой в левом углу, белый круг света. Нет. Над комодом гравюра в черной деревянной раме… Нет. Нет. Нет.
Раннее творчество Алена Роб-Грийе (род. в 1922 г.) перевернуло привычные представления о жанре романа и положило начало «новому роману» – одному из самых революционных явлений в мировой литературе XX века. В книгу вошли три произведения писателя: «Ластики» (1953), «Соглядатай» (1955) и «Ревность» (1957).Роб-Грийе любит играть на читательских стереотипах, пародируя классические жанровые стандарты. Несмотря на обилие прямых и косвенных улик, которые как будто свидетельствуют о том, что герой романа, Матиас, действительно совершил убийство Жаклин Ледюк, преступник странным образом избегает изобличения.
Раннее творчество Алена Роб-Грийе (род. в 1922 г.) перевернуло привычные представления о жанре романа и положило начало «новому роману» – одному из самых революционных явлений в мировой литературе XX века.Роб-Грийе любит играть на читательских стереотипах, пародируя классические жанровые стандарты. В «Ревности» автор старательно эксплуатирует традиционную схему адюльтера, но не все так просто как может показаться… Тем более что французское название романа «La Jalousie» имеет двойное значение: с одной стороны – «ревность», а с другой – «жалюзи», занавеска, через которую очень удобно подсматривать, оставаясь при этом невидимым…
1949 год. Специальный агент французской секретной службы Анри Робен направляется в Берлин с таинственной миссией: наблюдать за убийством, которое должно произойти на одной из площадей полуразрушенного города. На вокзале он мельком видит своего двойника. В истории, которую рассказывает Робен, появляется все больше странных деталей, и на помощь приходит безымянный следователь, корректирующий его показания.Роман-лабиринт знаменитого французского писателя Алена Роб-Грийе – прихотливая игра, полная фальшивых коридоров и обманов зрения.
Раннее творчество Алена Роб-Грийе (род. в 1922 г.) перевернуло привычные представления о жанре романа и положило начало «новому роману» – одному из самых революционных явлений в мировой литературе XX века. В книгу вошли три произведения писателя: «Ластики» (1953), «Соглядатай» (1955) и «Ревность» (1957).В «Ластиках» мы как будто имеем дело с детективом, где все на своих местах: убийство, расследование, сыщик, который идет по следу преступника, свидетели, вещественные доказательства однако эти элементы почему-то никак не складываются…
Опубликованный в 1970 году парижским издательством «Minuit» роман Алена Роб-Грийе «Проект революции в Нью-Йорке» является одним из принципиальных текстов литературы XX века. В нем французский писатель впервые применяет ряд приемов, — дереализация места действия, «сериализация» персонажей, несводимая множественность фабул, — которые оказали влияние на развитие кино, литературы и философии последних десятилетий. В этом романе Роб-Грийе дополняет «вещизм» своих более ранних книг радикальным заключением в скобки субъекта, прямой наррации и дескриптивных процедур традиционного романа.Влияние новаций Роб-Грийе на современный ему культурный контекст анализируется в классических текстах Мориса Бланшо, Роллана Барта, Мишеля Фуко и в предисловии Михаила Рыклина.
Роб-Грийе нашел свой стиль уже в ранних романах, к которым относится и «Дом свиданий», опубликованный в 1961 году. Здесь пространство текста задается при помощи приемов, уже известных русскому читателю хотя бы по «Проекту революции в Нью-Йорке». Автор предлагает читателю загадку, ребус, который впоследствии оказывается вовсе и не ребусом, так как не предполагает разгадки.Герои «Дома свиданий» вынуждены вести постоянную охоту за деньгами, да и просто друг за другом. Одного из героев, по всей видимости, убивают, если только это не вымысел хозяйки увеселительного заведения, сон убийцы или бред убитого…
Эта странная, на грани безумия, история, рассказанная современной нидерландской писательницей Мариет Мейстер (р. 1958), есть, в сущности, не что иное, как трогательная и щемящая повесть о первой любви.
Новая история о любви и взрослении от автора "Встретимся на Плутоне". Мишель отправляется к бабушке в Кострому, чтобы пережить развод родителей. Девочка хочет, чтобы все наладилось, но узнает страшную тайну: папа всегда хотел мальчика и вообще сомневается, родная ли она ему? Героиня знакомится с местными ребятами и влюбляется в друга детства. Но Илья, похоже, жаждет заставить ревновать бывшую, используя Мишель. Девочка заново открывает для себя Кострому и сталкивается с первыми разочарованиями.
Первый роман Марии Станковой «Самоучитель начинающего убийцы» вышел в 1998 г. и был признан «Книгой года», а автор назван «событием в истории болгарской литературы». Мария, главная героиня романа, начинает новую жизнь с того, что умело и хладнокровно подстраивает гибель своего мужа. Все получается, и Мария осознает, что месть, как аппетит, приходит с повторением. Ее фантазия и изворотливость восхищают: ни одно убийство не похоже на другое. Гомосексуалист, «казанова», обманывающий женщин ради удовольствия, похотливый шеф… Кто следующая жертва Марии? Что в этом мире сможет остановить ее?.
Книга рассказывает об одной из московских школ. Главный герой книги — педагог, художник, наставник — с помощью различных форм внеклассной работы способствует идейно-нравственному развитию подрастающего поколения, формированию культуры чувств, воспитанию историей в целях развития гражданственности, советского патриотизма. Под его руководством школьники участвуют в увлекательных походах и экспедициях, ведут серьезную краеведческую работу, учатся любить и понимать родную землю, ее прошлое и настоящее.
Книгу составили два автобиографических романа Владимира Набокова, написанные в Берлине под псевдонимом В. Сирин: «Машенька» (1926) и «Подвиг» (1931). Молодой эмигрант Лев Ганин в немецком пансионе заново переживает историю своей первой любви, оборванную революцией. Сила творческой памяти позволяет ему преодолеть физическую разлуку с Машенькой (прототипом которой стала возлюбленная Набокова Валентина Шульгина), воссозданные его воображением картины дореволюционной России оказываются значительнее и ярче окружающих его декораций настоящего. В «Подвиге» тема возвращения домой, в Россию, подхватывается в ином ключе.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Один из самых знаменитых откровенных романов фривольного XVIII века «Жюстина, или Несчастья добродетели» был опубликован в 1797 г. без указания имени автора — маркиза де Сада, человека, провозгласившего культ наслаждения в преддверии грозных социальных бурь.«Скандальная книга, ибо к ней не очень-то и возможно приблизиться, и никто не в состоянии предать ее гласности. Но и книга, которая к тому же показывает, что нет скандала без уважения и что там, где скандал чрезвычаен, уважение предельно. Кто более уважаем, чем де Сад? Еще и сегодня кто только свято не верит, что достаточно ему подержать в руках проклятое творение это, чтобы сбылось исполненное гордыни высказывание Руссо: „Обречена будет каждая девушка, которая прочтет одну-единственную страницу из этой книги“.
Роман «Шпиль» Уильяма Голдинга является, по мнению многих критиков, кульминацией его творчества как с точки зрения идейного содержания, так и художественного творчества. В этом романе, действие которого происходит в английском городе XIV века, реальность и миф переплетаются еще сильнее, чем в «Повелителе мух». В «Шпиле» Голдинг, лауреат Нобелевской премии, еще при жизни признанный классикой английской литературы, вновь обращается к сущности человеческой природы и проблеме зла.
Самый верный путь к творческому бессмертию — это писать с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат престижнейших премий. В 1980 г. публикация романа «И дольше века длится день…» (тогда он вышел под названием «Буранный полустанок») произвела фурор среди читающей публики, а за Чингизом Айтматовым окончательно закрепилось звание «властителя дум». Автор знаменитых произведений, переведенных на десятки мировых языков повестей-притч «Белый пароход», «Прощай, Гульсары!», «Пегий пес, бегущий краем моря», он создал тогда новое произведение, которое сегодня, спустя десятилетия, звучит трагически актуально и которое стало мостом к следующим притчам Ч.
В тихом городке живет славная провинциальная барышня, дочь священника, не очень юная, но необычайно заботливая и преданная дочь, честная, скромная и смешная. И вот однажды... Искушенный читатель догадывается – идиллия будет разрушена. Конечно. Это же Оруэлл.