В лабиринте - [14]

Солдат покончил и с вином и с хлебом. У него нет больше никаких причин задерживаться в этом жилище, как бы ни хотелось ему еще с минутку насладиться этим относительным теплом, этим не слишком удобным стулом, обществом этой недоверчивой женщины. Надо придумать, как бы уйти, держась вполне непринужденно, и таким образом сгладить впечатление от недавней оплошности. Самым опрометчивым, в любом случае, была бы попытка оправдаться; и какое правдоподобное объяснение найти тому, что он не знает… Солдат пытается припомнить, какие в точности он употребил выражения. Слово «казарма» – было, но он не может восстановить в памяти нелепую фразу, которую он тогда произнес; он даже не уверен, что упомянул о расположении зданий, и еще меньше – дал ли понять без обиняков, что расположение их ему неизвестно.

Возможно, сам того не подозревая, он во время своих скитаний и проходил мимо какой-нибудь казармы. Однако он не увидел ни одного здания в традиционном стиле: низкое строение (всего в два этажа), с совершенно одинаковыми, обрамленными красным кирпичом окнами, под довольно плоской шиферной крышей и высокими, прямоугольными, тоже кирпичными трубами, растянувшееся примерно на сотню метров. Здание возвышается в глубине обширного двора, голого, посыпанного гравием, отгороженного от бульвара с его густолиственной сенью высоченной металлической решеткой, укрепленной контрфорсами и ощерившейся колючими остриями, направленными как внутрь, так и наружу. Там и тут в будке укрываются часовые с винтовкой; будки эти деревянные, под цинковой крышей, и снаружи они по обе стороны пестрят широкими черно-красными полосами.

Ничего похожего солдату на его пути не попадалось. Он не проходил мимо решетчатой изгороди, не видел обширного двора, посыпанного гравием; не встретились ему ни пышная листва, ни будка, ни, само собой, часовые с винтовкой. Он не заметил и намека на обсаженный деревьями бульвар. Он проходил все теми же прямыми улицами, меж двух шеренг высоких и плоских фасадов; но ведь казарма может принять и такое обличье. Будки, естественно, могли быть сняты, как и все, что выделяет подобное здание из ряда других, его окружающих; сохранились лишь железные решетки, загородившие окна нижнего этажа почти доверху. Это вертикальные прутья с квадратным сечением, расположенные на расстоянии ладони один от другого и, поближе к краям, связанные поперечными брусьями. Верхний, свободный их конец, сантиметрах в двенадцати от свода амбразуры, завершается острием; нижние концы прутьев вмонтированы в каменную опору окна, но эта подробность не заметна из-за скопления снега, покрывшего всю горизонтальную поверхность ниши неровным слоем, особенно толстым в правом углу.

Но с таким же успехом здесь может помещаться и казарма пожарников, или монастырь, или школа, торговая контора или же попросту жилой дом, где окна нижнего этажа загорожены решетками. Дойдя до следующего перекрестка, солдат сворачивает под прямым углом в примыкающую улицу.

А снег все падает по-прежнему медленно, мерно, вертикально, и белый покров на выступах подоконников, на ступеньках подъездов, на выпуклостях черных фонарей, на мостовой, где больше нет машин, на опустевших тротуарах, где исчезают протоптанные за день дорожки, неприметно утолщается. И снова приходит ночь.

Однообразные хлопья, постоянной величины, равно удаленные друг от друга, сыплются с одинаковой скоростью, сохраняя меж собой тот же промежуток, то же расположение частиц, словно они составляют единую неподвижную систему, непрестанно, вертикально, медленно и мерно перемещающуюся сверху вниз.

На гладкой, как бы нетронутой снежной пелене оттиснуты, глубиной по крайней мере в сантиметр, следы запоздалого прохожего, который, пригнув голову, шагает вдоль домов, с одного в другой конец прямой как стрела улицы. И снег сразу же заметает у него за спиной отпечатки подбитых гвоздями подошв, мало-помалу восстанавливая первозданную белизну истоптанного снежного покрова, возвращая ему зернистость, бархатистую гладкость, хрупкость, затушевывая остроту гребней на закраинах, придавая их очертаниям все большую обтекаемость и, наконец, заполняя доверху глубокие оттиски шагов, так что разница их уровня с уровнем прилегающей поверхности становится неуловимой, целостность покрова восстанавливается и он опять делается гладким, девственным, невредимым.

Так что солдату и невдомек, проходил ли кто-нибудь незадолго до него вдоль этой вереницы домов с неосвещенными окнами. Он доходит до следующего перекрестка, но и тут, на тротуаре поперечной улицы, не обнаруживает никаких следов, однако и это тоже ничего не значит.

Впрочем, следы мальчугана исчезают медленнее. При ходьбе он оставляет за собой горбатые отпечатки: подошва, резко отталкиваясь, громоздит позади небольшую кучку примятого снега – она приходится как раз посередине ступни (в самом узком ее месте), и более или менее приметный ее гребень стирается позже, чем весь остальной след, а вмятины, оттиснутые то тут, то там носком или каблуком, еще глубже оттого, что мальчуган шагает не по старым дорожкам, которые проложены были днем, но преимущественно по обочине тротуара, где снег всего толще – хотя на глаз эта разница и неприметна, – а потому нога проваливается еще глубже. И поскольку мальчик к тому же движется очень быстро, длина следов от точки его первоначального местонахождения до последней горбинки, еще различимой под свежим слоем снега, длина эта в сумме значительно превосходит длину следов, оставляемых позади себя солдатом, в особенности если принять во внимание горбинки, украсившие отпечатки ног мальчугана вокруг каждого фонаря.