В Курляндском котле - [11]

Но говорят, что Павел Ершов в самые горячие минуты боя никогда не теряет спокойствия и самообладания.

Тарас и характером и внешним видом резко отличался от своего «брата». Одежду он носил, не придерживаясь никакой формы, — латышская шляпа, русская фуфайка и куцые немецкие брюки. Он добродушен и прост. У него нет никаких тайн. Все, что думает, он выкладывает на суждение товарищей.

Все мы, собравшиеся здесь, уроженцы разных районов Советского Союза — я с Украины, Тарас из-под Рязани, Ершов из Белоруссии. Есть среди нас и москвичи, и уральцы, но наши жизни до войны были так схожи, что все мы чувствуем себя в отряде, как братья, близкие и надежные друзья.

Ефим Колтунов подружился с Костей Толстых — коренастым, сильным парнем в морском бушлате. До войны Толстых был колхозным чабаном в Мордовской АССР. За смелость и боевые дела партизаны прозвали его «майором». Он, как и Колтунов, никогда не избегает опасности; чем труднее и опаснее поручение, тем охотнее он берется за него. Он владеет искусством минера, и немало вражеских машин подорвалось на шоссе на минах, заложенных нашим «майором».

Агеев строго следил за порядком в лагере и боролся с малейшими нарушениями дисциплины. В лагере не должно быть шума, громкого смеха, выкриков. Агеев ссорился с поваром, если от костра валил дым. Он требовал, чтобы костер горел без дыма, пламенем. Все эти предосторожности были крайне важны, так как в полукилометре от нас находились хутора. Разбить лагерь дальше от хуторов невозможно: лесной массив невелик. Чтобы не выдать своего местопребывания, нам каждую неделю приходилось переходить на новое место. Сейчас очень близко от лагеря было жилище лесника; это заставляло нас быть особенно осторожными, так как известно, что наш «сосед» не питает симпатии к партизанам.

Агеев вырос в деревне. В лагере он подружился с Петром Порфильевым, крестьянином Лудзенского уезда, из Латгалии. Порфидьеву было уже под сорок. Внешне он ничем не походил на разведчика. Ходил не спеша, говорить любил обстоятельно и большей частью слушал рассказы товарищей; сам он знал много сказок и вечерами, когда ему удавалось сидеть у костра, охотно рассказывал их.

Как-то вечером я возился с новым комплектом сухих батарей для нашей рации, Перфильев и Агеев сидели неподалеку и курили. На коленях у обоих лежали автоматы, но разговор, который они веля, носил самый мирный характер.

— Скажи ты мне по совести, Алеша, — подвинувшись ближе к Агееву, говорил Порфильев, — сколько можно заработать в колхозе хлеба? Если, скажем, семья три-четыре души — можно прокормиться?

— Как тебе сказать, — хитро усмехнулся Агеев. — Судя по тому, как человек работает, какие руководители в колхозе.

— Все-таки… Работает, положим хорошо?

— А вот у нас, к примеру, в колхозе «Искра» в предвоенный год выдавали на трудодень по три килограмма хлеба, да по три рубля сорок копеек деньгами. У меня в семье четверо, а трудоспособных двое. Выработали мы восемьсот двадцать трудодней. Считай теперь — сколько мы получили?

Порфильев долго сидел молча, видимо, подсчитывая доходы хозяйства Агеева.

— Выходит, что вы получили две с половиной тонны хлеба и около трех тысяч рублей деньгами? — недоверчиво протянул он.

— Не выходит, а так на самом деле. Кроме хлеба и денег, мы получили много овощей, кормов и других продуктов. А наш колхоз еще не лучший, средний, можно сказать, — есть у нас в районе такие, что на трудодень выдали больше нашего раза в полтора.

— Это как сказка. Мы, когда в памятном сороковом году стали советскими, говорили о колхозе, да ведь у нас трудно. Земля у нас болотистая. Тяжело у нас.

Агеев потушил огонек цыгарки и спрятал в мох окурок.

— В отношении болот не беспокойся, — сказал он. — В колхозе техника будет. Лет через пяток от ваших болот следа не останется. Где были болота, там колхоз пшеницу будет сеять. На то и власть советская, она поможет.

— Агитируешь за колхоз, — сказал я как-то Агееву.

— Не агитирую, а рассказываю, как мы у себя в колхозе живем. Тут дело понятное. Порфильев, хотя он и единоличником жил, когда Латвия была не советской, а человек деловой, — в тюрьме сидел при гитлеровцах. Он сказал, что в Латвию Советская власть вернется, за это его арестовали. Из тюрьмы он бежал и попал к партизанам.

— Коммунист он или беспартийный? — спросил слушавший наш разговор Колтунов.

— Беспартийный. У них в отряде только командир коммунист, есть несколько комсомольцев, а в большинстве они — беспартийные советские люди.

УТРО В ЛАГЕРЕ

— Свейки, товарищ! Я тоже партизан, — представился мне и подал руку сероглазый мальчуган со светлыми бровями и румяными щеками.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Валюк, — важно задрав голову, ответил мальчуган. — Меня в отряде давно знают.

Дружба партизан с Валюком началась месяца два назад, когда, выбросившись на парашютах в тыл протшвника, разведчики перешли под Кулдыгу.

Знакомство состоялось так. Как-то под вечер Капустин и радист Володя Кондратьев возвращались с задания. Пробираясь по лесу, вдруг они услышали — кто-то неподалеку кричит по-латышски.

— Взвод, разойдись вдоль луга!.. Почему не выполняешь приказ? Я тебе приказываю… Пойдешь на гауптвахту!