В крымском подполье - [19]

Я понял, что речь идет об имуществе подпольной организации, которое я передал Поле перед приходом немцев.

— Я знаю, это вещи одной знакомой женщины, — успокоил я старуху. — Она придет и заберет их, не беспокойтесь.

Провожая меня, Поля сказала:

— Мама связала меня по рукам и ногам. Придется остаться с ней. Буду работать там, где будем жить. С вами постараюсь установить связь. Ваш адрес не изменился?

— Пока нет. В любой момент можете его использовать.

Утром 29 ноября я послал Клеру посмотреть, что делается на Сенной площади. Она вернулась часа в два вся в слезах…

С восьми часов на площадь начали сходиться еврейские семьи. К двенадцати часам собралось несколько тысяч. Людей начали угонять партиями по сто — двести человек. Клера проводила одну партию до тюрьмы и видела, как за ними захлопнулись железные ворота. Потом она опять вернулась на площадь. Там уже никого не было. Стояло только несколько жандармов.

С одной из боковых улиц выбежал старик-еврей. Вероятно, ему было тяжело нести вещи, он устал. Увидя пустую площадь, старик испугался, что опоздал. Он подошел к жандарму и начал ему что-то объяснять, показывая на вещи и ноги. Жандарм, не торопясь, вынул револьвер и тут же пристрелил его.

А 2 декабря рано утром жены Ларчика и Василия пошли в деревню Багерово. Там на колхозном поле оставалась невырытая картошка. Горожане частенько ходили туда и тайком от немцев выкапывали ее.

Женщины вернулись в полдень без мешков, в полуобморочном состоянии.

В тот день я впервые узнал о систематических массовых расстрелах у Багеровского противотанкового рва.

Словно черная туча опустилась на город. Нельзя было выйти из дому, чтобы не натолкнуться на какую-нибудь страшную сцену. На повешенных, которые до сего времени качались в сквере, жители перестали обращать внимание. Куда страшнее было видеть лица живых людей, которых вылавливали немцы, везли, тащили, гнали на расстрел.

Когда-то я полагал, что знаю немцев, но оказалось, что невозможно было представить, на что способны фашисты.

Лидия Николаевна, проходя мимо городской больницы, видела, как немцы вытаскивали оттуда людей в одном белье, волокли их по снегу и грязи, бросали на грузовики и прямо из больницы везли к Багеровскому рву. Я как-то проходил по улице Энгельса. Меня обогнал открытый грузовик. В нем сидело несколько человек — мужчины, женщины и мальчик лет четырнадцати. Взрослые сидели с понуренными головами, они словно окаменели. Мальчик же, как пойманный зверек, все вертелся, ловил взглядом прохожих, видно по-детски еще на что-то надеялся.

Когда он взглянул мне в глаза, я оцепенел. Не знаю, увижу ли когда-нибудь в жизни что-либо страшнее этих умоляющих детских глаз.

Машину охраняли двое полицейских с винтовками. Вдруг одна женщина выбросилась из машины на мостовую. Грузовик резко затормозил. Один из полицейских спрыгнул за женщиной. Она подбежала к телеграфному столбу и, обхватив его обеими руками, сползла на землю… Полицейский стал бить ее прикладом. Судорожно держась за столб, женщина исступленно кричала:

— Убей здесь, никуда не пойду! Мне все равно! Не пойду!

Прохожие обступили женщину и полицейского. К счастью, поблизости не оказалось немецких солдат. Люди молча, сурово смотрели на полицая-предателя и незаметно сжимали его в кольцо.

Было очень тихо. Только ворчал грузовик и истерически кричала арестованная:

— Люди добрые! Они убивать нас везут! За что?

Вдруг пожилая женщина упала между арестованной еврейкой и полицейским. Несколько человек бросились поднимать ее, оттолкнули полицейского. В это время мальчик выскочил из машины и исчез в развалинах домов.

Охранник, сидевший в машине, поднял крик. Боясь, как бы не разбежались остальные арестованные, полицейский бросил свою жертву, выругался, вскочил в машину, и они уехали.

Люди помогли арестованной подняться, какая-то женщина поменялась с ней платком и увела с собой.

* * *

Я уже говорил, что домашнее окружение «Семена» и «Маши» отличалось от нашего. Хозяева «Семена», будучи до революции людьми состоятельными, возлагали большие надежды на приход немцев. Они рассчитывали получить обратно свои огороды. Племянник хозяйки Митька быстро устроился в полицию, брат ее, юркий, подвижной парень лет тридцати, опытный спекулянт, пока слонялся без дела. Второй брат устроился переводчиком у коменданта.

У нас же во дворе подобрался преимущественно народ рабочий. Я старался разговаривать поменьше, больше слушал, а рупором нашим являлся Василий, который пользовался у соседей авторитетом.

Ко мне часто приходили за советом обворованные немцами люди. Я обычно безнадежно разводил руками:

— Что ж поделаешь! Пойдете жаловаться — хуже будет. Вот у нас расстреляли соседку только за то, что она пожаловалась на немца, который увел ее корову.

Ефрейтор Отто два или три раза заходил к нам. Обещал как-нибудь притти обедать. К счастью, он не пришел, но когда к нам во двор являлись за поживой немецкие солдаты, я с достоинством сообщал им, что обедает обер-ефрейтор, и они тотчас исчезали.

Но был момент, когда популярность жильцов нашего дома несколько обеспокоила меня. Как ни посмотришь, во дворе люди. Соберутся чуть не со всей улицы и обсуждают новости дня.