В крымском подполье - [18]

Оказывается, немцы точно знали о партизанах Пахомова в каменоломнях. 20 ноября они попробовали туда сунуться, но партизаны дрались с немцами двое суток и заставили их отступить. Немцы понесли большие потери и пока лезть в каменоломни не осмеливались.

«Семен» рассказал, что вся деревня занята немцами. К каменоломням и подойти нельзя: кругом охрана. Цементируют и минируют все выходы. Из деревни Аджи-Мушкай взяли двадцать заложников и пригрозили расстрелять, если партизаны нападут на немцев.

По адресу, указанному Пахомовым, «Семен» никого не нашел. В доме оказались немцы. От женщины, живущей по соседству, «Семен» узнал, что нужный нам человек выехал, но должен скоро вернуться.

Немцы грабят крестьян так же, как и городских. Все описали, вплоть до курицы и кролика. Никто не имеет права ничего продавать. Но старик все же обещал «Семену» достать барашка к следующему воскресенью.

Мы надеялись, что к тому времени связной Пахомова вернется в Аджи-Мушкай.

В условленное воскресенье «Семен» поехал в Аджи-Мушкай и вернулся оттуда потрясенный. Связной Пахомова оказался предателем. На глазах у всей деревни он водил немцев в каменоломни. Когда партизаны отбились и прогнали немцев, предатель выехал в Ени-Кале, где был назначен старостой.

Глава четвертая

Итак, человек, оставленный на подпольную работу и, надо думать, проверенный, оказался предателем.

Конечно, все мы понимали, что как только придут немцы, появятся и предатели, но все-таки в том «черном списке» предателей, о котором мы узнали, некоторые фамилии оказались тяжелой неожиданностью.

Даже беззаботный Ларчик однажды пришел домой совершенно подавленный. Долго слышалось только излюбленное его словечко: «Зараза! Вот зараза!»

— Что с тобой? Расскажи толком, — спросил я.

— У меня на заводе Войкова брат-машинист. Завод-то разрушен, но немцы хотят восстановить водопровод и электростанцию, — мрачно сказал Ларчик.

— А рабочие как?

— Рабочие-то не хотят! Немцы насилу собрали несколько человек по домам. Тянут, извиняюсь, кота за хвост. Но вы подумайте, Петр Иванович! Директором завода и старостой поселка назначен Пискарев. Мастер томасовского цеха Пискарев. Ну, не зараза ли? Он сказал, что отправит в Германию всех, кто не будет работать. Брат у меня там… Что делать?

Соседи считали меня стариком бывалым и рассудительным, который и с немцем поговорить сумеет и русских не продаст. Я выспросил все, что можно, о Пискареве и вздохнул:

— А брат что думает?

— Что ж брат! Конечно, не хочет на немцев работать. Да что поделаешь, когда его за шиворот притащили.

— Ну что ж, — заметил я, — пусть пока работает потихоньку.

Так нащупывалась у нас связь с войковцами. Для нашей будущей деятельности это имело большое значение.

К тому времени в городе стали поговаривать, что Красная Армия освободила Ростов на Дону. Усилились налеты советской авиаций на Керчь. Несколько раз появлялись корабли Черноморского флота и обстреливали город.

Когда начали бомбить Керчь, я, конечно, радовался, как всякий советский патриот, нн, с другой стороны, очень боялся, как бы бомба не попала в наш дом. Ведь могли взлететь на воздух сотни тысяч моих новеньких советских дензнаков, и тогда — прощай вся конспирация!

Поговаривали уже и о десанте. Немцы заметно нервничали. Распространились слухи, что население Керчи, в первую очередь евреев, эвакуируют в другой район Крыма.

28 ноября по городу был расклеен приказ гестапо, в котором говорилось, что все евреи, проживающие в городе Керчи и его окрестностях, независимо от возраста, обязаны явиться на Сенную площадь 29 ноября от восьми до двенадцати часов дня, захватив с собой трехдневный запас продуктов. Невыполнение приказа каралось публичным повешением.

Я тревожился о Поле Говардовской и пошел к ней. Кроме Поли, я застал в комнате ее сестру и мать.

— Но ведь ничего плохого не может быть, правда? — старалась убедить себя сестра Поли. — Просто эвакуируют. Видите же, даже продукты на три дня…

Я предложил помочь им укрыться каждому в одиночку. Обещал достать новые паспорта на разные национальности и фамилии.

Поля и сестра быстро согласились, но старуха-мать отказалась наотрез.

— Хотите, чтобы нас повесили, что ли? — говорила она с горячностью. — Чего нам бежать и прятаться? Мы не преступники какие-нибудь. Я старый человек, всю жизнь прожила и мухи не обидела. За что меня будут обижать, кому я, старуха, нужна? То же самое и мои девочки. Кто против них что-нибудь может иметь? Они тихие, скромные, с людьми живут хорошо. Подумайте сами, добрый человек: зачем нам скрываться? Не нас одних отправляют, а тысячи евреев. Где все будут, там и мы, а прятаться, как беглые арестанты, мы не станем.

Она ни под каким видом не соглашалась отпустить от себя Полю. Старуха плакала, жаловалась на то, что она больная, беспомощная и никогда не думала, что Поля может ее на старости лет бросить.

Как я ни старался убедить старуху в другом, она оставалась непреклонной.

— Знаете, — обратилась она ко мне: — Поля у кого-то взяла разную мануфактуру и белье на сохранение, а теперь мы уходим. Тут это разворуют, а пятно падет на нас. Я бы сама отнесла хозяину, да она не говорит, чье это.