В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов - [26]

— Все думаю... думаю. Куда же мы идем? Люди пьют, очумело пьют. Уже за станками бывают пьяными, что случилось?

Я спросил:

— Может быть, исчерпаны ресурсы самой идеи социализма? Или что-то мешает этим ресурсам фонтанировать с такой силой, чтобы захватывать и увлекать? Или кто-то мешает? Посмотрите на руководящих товарищей, их соответствие нашей идее... А ведь от этого зависит ровность напряжения, которое создает вольтову дугу идеи и энтузиаз­ма миллионов.

Л.М. углубился в ассоциации идеи коммунизма и теорий физики.

— Да, не выгорел ли «водород» в идее коммунизма, которая Ле­ниным рассчитана на тысячи лет, а не на 20—30? Но идея предпола­гает в тех, кто ее реализует в жизнь, могучий интеллект и неиссякае­мую революционность, в чем Ленину не откажешь, а вот тепереш­ним ленинцам...

— У вас где-то в «Дороге на Океан», кажется, сказано, что рево­люция делалась во имя чистоты и правды?

— Да, этот роман — вершина моей веры. Сталин хотел, чтобы печатался с примечаниями не под строкой, а чтобы они были втяну­ты в текст, но я не согласился. Что касается революции, там всякой горечи было. Я высоко чтил своего тестя. Как бы ему ни было труд­но, он никогда не сказал ни одного слова ей в укор. И не потому, что боялся, а потому, что считал: так нужно народу. Помню, в 1926-1927-х годах проводилась «неделя сундука»: рабочие ходили по домам и изымали излишки вещей. У тестя забрали отрез на костюм. Но, когда комиссия уже уходила, один из ее членов захватил и настоль­ные часы, якобы в общественную собственность. Я ничего не ска­зал, но я не оправдываю таких поступков. А вообще-то революция не нуждается в услужающих. В «Дороге на Океан» героиня говорит, что у нас начинают любить смирненьких, а надо бы гордых. Эти не изме­нят, не предадут, не продадут.

Заговорили о фантастической литературе.

— Фантастика вырождается. Из последних талантлив — Лем. Но он вдруг стал писать фантастику сатирическую, а это фантасти­ке противопоказано. Ирония, как кислота, прожигает ткань. Я верю в фантастику, пока мне говорят с абсолютной точностью и достоверностью.

29 мая 1972 г.

По телефону долго расспрашивал меня о ФРГ, как к нам там от­носятся. Потом сказал: «Помяните мое слово: все до появления ново­го фельдфебеля. Придет сильный человек, крикнет, и они снова нач­нут маршировать».

30 мая 1972 г.

Этот же разговор он продолжил и сегодня, едва мы с О.М. переступили порог дома. Как всегда, если предполагался мой приход с женой, он был безукоризненно одет, в серый костюм, галстук. Галантен.

Уговаривал меня написать книгу о Горьком таком, каким он был на самом деле. Просил О.М. убедить меня: «Ведь он знает в 100 раз больше, чем рассказывает». Она поддерживала Л.М., заявив, что давно настаивает на этом.

— А почему вы обо мне не пишете? Вы не верите в меня? Да, вы не верите. Что ж, останусь с Власовым, он верный человек. — Зас­порили, чуть не поссорились. О Горьком я сказал, что собираюсь и готовлюсь заново написать, но все силы забирает подготовка собра­ния его сочинений, ее академический уровень.

О Леонове писать трудно, собираюсь писать, «вхожу в тему», что для меня в его творчестве важно не только то, что он говорит, но и то, о чем он молчит. «Вот в “Барсуках” я ведь чувствую, что братья молчат, недо­говаривают, а в этом — вся суть. Вы скрыли какую-то фразу?».

— Да, — ответил он. — К роману должен был быть эпиграф. Одна фраза Левина о крестьянстве, но она не появилась, а в ней вся суть..

Заговорили о необходимости снять из 10-го тома одну статью.

— Но ведь мне за публицистику дали 4 ордена. Не за романы же? За романы меня всегда били. В чем моя вина?

— В том, что составляет вашу силу: в безоглядной вере в свой народ, в Россию. Это — ваша сила, но это и ваша слабость.

— Ну вот, а вы говорите, давайте роман. Нет, я не дам. Долго еще буду писать. — И, обращаясь к О.М.: — У меня есть блестящих пять тем. Какие темы? Если я смогу их реализовать...

Л.М. заинтересовался статьей в «Литературной России», где автор доказывал необходимость образов — логарифмов.

— Да, либо искусство будет логарифмировать действительность, либо бесконечно множить количество томов произведений.

13 октября 1972 г.

Были с Ольгой в гостях у Леоновых. Застали их взволнованными: в районе Арбата какой-то маньяк кирпичом по голове ударил их родственницу, когда она наклонилась, чтобы вынуть корреспонденцию из почтового ящика. Долго говорили о подобном.

— Что нового в литературе? — постоянный вопрос Л.М. И стал сам жаловаться, что пишут не художественные произведения, а ин­формации. Так литературу профанируют, пытаются превратить в тор­говый дом. Что я? Кто со мной считается, кто меня спрашивает?

— Дайте новый роман, который будет противостоять литературе, поставленной сегодня в образец.

— А кто меня напечатает? Начнется свистопляска. Начнут вну­шать... разъяснять... Обычно у нас описывают события. Между тем, это не главное. Я изображаю здесь не предмет, а пространство, вы­тесняемое им. Когда сажусь за стол, я даю себе десять заданий, из которых даже опытный издатель догадается, может быть, о трех, но они, эти задания, и определяют силу написанного. Именно благода­ря им, у настоящего писателя не имеет значения, что он изображает, склянку чернил или осколок, отражающий луну. Через любое его изображение будет видеться мир.