В кругу королев и фавориток - [59]

Ее перенесли к м-м де Сурди, она жаловалась на сильнейшие головные боли. На другой день, однако, Габриэль настояла на том, чтобы отправиться в Сен-Жермен-л`Оксерруа, где причастилась, после чего, шатаясь, возвратилась, легла в постель, и тут новые судороги, длившиеся более часа, сотрясали ее измученное тело.

Потом она начала задыхаться от сильных болей, глаза, казалось, вылезали из орбит, а лицо исказилось до неузнаваемости.

Время от времени она звала короля. Ей хватило сил написать ему между двумя приступами письмо, но от мысли, что Фонтенбло находится в пятнадцати лье от Парижа, она приходила в отчаяние.

— Когда он приедет, я буду уже мертва, — стонала она.

Судороги, с каждым разом все более жестокие, терзали ее всю ночь с четверга на пятницу. К утру голова ее была свернута чуть ли не назад, так что рот, оказавшийся с левой стороны, «доставал до плеча», что было очень плохим признаком.

Разумеется, весь Париж с откровенным любопытством следил за всеми стадиями этой страшной агонии. От дома к дому передавали горожане новости, которые разносили слуги герцогини, нередко сопровождая услышанное не особенно милосердными комментариями. Как правило, все разговоры заканчивались примерно так:

— Ну вот, эта шлюха скоро сдохнет!

Согласитесь, подобные высказывания никак не назовешь любезными.

К полудню стало известно, что Габриэль потеряла зрение, слух и «другие чувства», и эта новость всем понравилась.

Чувствуя, что приближается конец, целая толпа парижан сбежалась в монастырь Сен-Жермен-л`Оксерруа в безрассудной надежде как-нибудь исхитриться и проникнуть в дом м-м де Сурди, чтобы присутствовать при кончине фаворитки.

А в это время Генрих IV в сопровождении небольшой свиты во весь опор мчался в Париж. В Эссоне он увидел ехавших ему навстречу трех всадников, которые делали знаки рукой. Король остановился. Этими всадниками оказались Орнано, Бассомпьер и Помпон де Бельевр. Полный тревоги, он спросил:

— Какие новости?

Бассомпьер, опустив глаза, ответил:

— Сир, герцогиня умерла!

Какое-то мгновение король стоял точно громом пораженный, и друзья сочли за лучшее проводить его в ближайшее аббатство, где он смог лечь. Пролежав довольно долго «неподвижно, точно каменное изваяние», он внезапно отбросил покрывала и, встав с постели, закричал, что хочет немедленно увидеть умершую, чтобы в последний раз заключить ее в свои объятия. Бассомпьер и Орнано отговорили его от этой затеи, сказав, что лицо Габриэль страшно обезображено из-за перенесенных ею мучений и лучше уж не портить хранящийся в его памяти образ.

Эти доводы совершенно сразили Генриха IV, он впал в глубокую прострацию и в конце концов дал себя увезти в Фонтенбло, не подозревая, конечно, что его любимая еще дышала…

Кому же пришла в голову мысль обмануть короля? Это был весьма любопытный персонаж, который ни на миг не отходил от постели фаворитки и которого звали Фуке ла Варен. Бывший повар, ставший посланником и доверенным лицом Генриха IV.

В полдень он отыскал Орнано и Боссомпьера и сказал им, что герцогиня мертва.

— Отправляйтесь немедленно навстречу Его Величеству, — добавил он, — сообщите ему новость и сделайте так, чтобы он не приехал в Париж.

Чего же он боялся?

Может быть, того, что Габриэль, не потерявшая еще речи, расскажет королю, какая болезнь уносит ее в могилу?

В это легко поверить. Ведь должна быть какая-то очень важная причина, из-за которой человеку мешают в последний раз обнять женщину, которую он любит, особенно если этим человеком является король…

Как бы там ни было, но поведение Фуке ла Варена кажется очень странным. Впрочем, дальше мы увидим, что в конце пасхальной недели 1599 года не он один вел себя странно.

* * *

Во второй половине дня народ, толпившийся перед домом м-м де Сурди, неожиданно заметил, что кто-то из слуг забыл закрыть за собой дверь. В тот же миг парижане ворвались внутрь дома и проникли в комнату, где агонизировала Габриэль, совершенно одна, покинутая всеми. Все собрались вокруг постели и всматривались & почерневшую кожу и в обезображенное лицо той, кого так ненавидели. Некоторые, не стесняясь, высказывали свои соображения, другие потихоньку совали себе в карман подвернувшиеся под руку безделушки. Вот так и получилось, что некая м-м де Мартиг, которой удалось протолкаться в первый ряд, склонилась над Габриэль, плача, взяла ее руки в свои, ловко сняла с пальцев перстни и быстро смешала их со своими четками…

В шесть часов вечера всех зевак выпроводили из дома, и к больной явился королевский врач Ла Ривьер. Он осмотрел ее и отметил, что больная находится в коме, после чего встал и шепотом произнес:

— Hie est manus Domini (Такова воля Божья).

И сказав это, удалился.

На рассвете святой субботы, 10 апреля 1599 года, как и предсказывал прорицатель, Габриэль д`Эстре, маркиза де Монсо, герцогиня де Бофор, любовница короля Франции, отдала Богу душу в нескольких шагах от Лувра, где для нее были готовы покои королевы.

Ей было двадцать шесть лет.

А в это самое время в Риме разыгрывалась странная сцена. Папа Клемент VIII, который в течение нескольких недель не решался расторгнуть брак короля, опасаясь, что тот женится на своей любовнице, вышел из часовни и сказал своим близким со вздохом облегчения: