В круге света - [140]
– Мне нужен кипяток.
Та удивленно на меня посмотрела, но спорить не стала, куда-то сбегала и принесла полкружки кипятку.
Прочитав положенные молитвы, я осторожно маленькой ложечкой зачерпнул капельку Крови и положил ее Вадику на язык. Потом, смешав в кружке вино с кипятком, уже чайной ложкой влил ему в рот запивку. В этот момент в палату зашел врач англичанин. Увидев мои манипуляции с запивкой, он поначалу собрался было протестовать, но потом махнул рукой и промолчал. Я, отхлебнув из кружки с запивкой, машинально предложил доктору выпить, но тот отказался. Тогда я допил остальное.
Вдруг вижу, как у англичанина изумленно вытягивается лицо и он, не отрываясь, смотрит в сторону больного. Я тоже смотрю и вижу, как по трубкам, что торчат из тела Вадика, начинает пульсировать жидкость, а ведь еще минуту назад трубки были абсолютно пусты. Немедленно в палате появились врачи и забегали вокруг моего друга, по их радостным лицам было понятно, что появилась надежда.
После всех я снова расположился на крышке того же аппарата. Только уже вместо потирчика перед иконкой стояла такая же крошечная рюмочка с маслом. Соборование шло очень трудно, я волновался и, часто сбиваясь, снова и снова повторял одни и те же молитвы. Мне понадобилось почти три часа на то, что обычно занимает всего около часа. Потом я подошел к его постели и внятно произнес:
– Вадик, если ты меня слышишь, сожми мой палец, – и почувствовал в ответ едва различимое пожатие, но для меня это было главным.
После того как англичанин профессор стал свидетелем моих непонятных манипуляций с вином, послуживших толчком к началу исцеления больного, мое слово приобрело вес. Ко мне начали прислушиваться. Тогда я попросил вызвать его мать, а когда она приехала, вручил ей Псалтирь, наказав сидеть рядом с сыном и читать ему вслух.
– Читай, материнская молитва со дна моря достанет.
Еще через два дня Вадим открыл глаза и первым человеком, которого он увидел, была его мама.
– Я потом его спрашивал, – продолжал отец Виктор, – Вадим, находясь в коме, ты что-нибудь слышал из того, что происходило вокруг?
– Нет, бать, я только слышал, как ты меня отпевал. Твой голос звучал, будто ты стоишь где-то далеко-далеко, я лежу в яме, а ты меня отпеваешь. Хочу сказать, не отпевайте меня, я еще живой, но не могу. Потом услышал мамин голос и пошел на него.
Честно сказать, меня потрясла интуиция моего собрата. Причастие, соборование – путь естественный и понятный каждому священнику, чтение Священного Писания рядом с человеком больным и тем более находящимся в коме, тоже, но почему именно мать, а не кто-то другой?
В конце концов, жена-француженка могла бы читать Псалтирь и по-своему, по-французски, это не принципиально. Спрашиваю его:
– Отче, откуда у тебя такой опыт исцеления? Ты же служил в глухой деревне, кто тебя научил?
– Опыт исцеления? Нет, бать, у меня есть только опыт умирания.
Я на своем веку столько смертей повидал. Сам умирал трижды, и все от потери крови. Как-то БТР рядом со мной наехал на мину-лягушку, та подпрыгнула и взорвалась. Осколками посекло левые руку и ногу. Пацаны, как могли, меня перевязали, потом в вертолет и вместе с другими ранеными отправили во владикавказский госпиталь.
Пока перевязывали, несли, пока летели, много крови потерял. Нас сопровождал один уже пожилой военврач. Его задачей было не давать нам заснуть. После ранения основная проблема – потеря крови. Я лежу, а у меня перед глазами моя деревня под Барановичами, солнышко, мамка ко мне идет, улыбается, брат рядом на конике. У нас в детстве была своя лошадка. Так хорошо, покойно. И вдруг кто-то мне хрясь по щеке:
– Сынок, очнись, не спи! Нельзя тебе спать, помрешь.
Глаза открываешь, и снова боль, раневой шок уже прошел. Но веки тяжелеют, закрываются сами собой – и опять мамка и братик с коником. Вновь удар:
– Не спать!
И кажется, этому не будет конца.
Начинаю ругаться:
– Что ж ты так бьешь, мне же больно?
Потом уже в госпитале зеркало попросил, так у меня все щеки и уши были одним сплошным синяком.
Я когда в реанимационной палате в себя пришел, первое, что увидел, это глаза того врача, полные счастливых слез. Он от нас сутками не отходил, а ведь сам-то местный, дом рядом, семья. Казалось бы, операцию сделал – и иди отдыхай, никто не упрекнет.
Ни один из тех раненых, с которыми он летел, не умер, а ведь это 1989 год. Страна разваливается, лекарств путных нет, не говоря уже о какой-то аппаратуре, а мы выжили. Он над нами молился, бать, я сам слышал.
Теперь, как бываю во Владикавказе, дома у этого врача останавливаюсь. Отец у меня давно уже умер, так я его за второго отца почитаю.
Это он мне сказал: «Каким бы человек ни был сильным и бесстрашным, а умирая, мамку зовет. Ты понимаешь – ни жену, ни детей, а мать».
Меня потом, когда я в спецотряде служил, еще дважды бандиты ножами били. Бать, умирать не больно и не страшно, видимо, в это время в организме что-то такое включается, механизм умирания, что ли… И всякий раз ко мне в предсмертных видениях мамка приходила.
Кстати, она мне тогда звонит в госпиталь во Владикавказ:
– Что с тобой случилось?
Мне подносят телефон, здоровенный такой «кирпич»:
Яркие, современные и необычайно глубокие рассказы отца Александра завораживают читателей с первых строк. В чем секрет автора? В правде. В правде жизни. Он ясно видит то, что мы научились не замечать – то, что доставляет нам неудобство и беспокоит совесть. Но здесь, в тени нашего внимания, не только боль и страдания. Именно здесь – и несказанная радость, ведущая нас к Свету.
В глубоких и проникновенных рассказах отец Александр говорит о преодолении боли, о людях, прошедших войны и катастрофы XX века, о силе духа, превозмогающей страдание. Книга найдет отклик в сердцах читателей – ведь она о вере, надежде на обретение вечной радости и о любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
В воспоминаниях сестер Софьи и Натальи Самуиловых о дореволюционном детстве, о любимом отце – провинциальном священнике Сергии, впоследствии погибшем в заключении, звучит живой отголосок ушедшей эпохи. Судьба семьи Самуиловых неразрывно переплелась с трагической судьбой страны в XX веке. Перенося читателя в российскую глубинку 1910–1930-х годов, авторы раскрывают перед ним глубины человеческих сердец, в страшные годы гонений на Церковь не утративших веру, жертвенность и любовь.
Священники живут в ином измерении, вернее, на грани измерений. Предстоящих пред Богом в алтаре освещает особый Свет, соприкосновение с Вечностью, а вот за вратами храма начинается мир, кипящий и бурлящий страстями. В рассказах отца Николая нет прямых проповеднических назиданий, но его герои, безусловно, запомнятся навсегда: ведь это люди, которые вселяют веру в добро, в любовь и в Бога. Автор точно передает дух эпохи: гибельные 20–30-е годы, подарившие надежду 80-е, разочарование 90-х и нынешнее, еще не совсем осмысленное время.